//twilightmovie.ucoz.com - сайт о вампирах. Дневники вампира; Настоящая кровь; Сага Сумерки - Форум

и, черт побери, спасибо)) я читала и улыбалась, вот сейчас в 7.30 утра, только что пришла домой, ужасно устала и, случайно заглянув на пять минут, теперь благодарю тебя за твои комментарии, почти засыпая) и я засну сегодня просто в крайне хорошем настроении, и за это тоже спасибо. а за твою высокую оценку, могу отблагодарить только следующими главами, что и намерена сделать в ближ.время)

и вообще спасибо

след. глава будет не раньше, чем в конце августа. вот так

спасибо за терпение

Глава 11. Слишком для неё.

Words we had said
Grew in my head
Colored I thought
Send me to bed

Lost memories
Grew into trees
Cover the doors
Swallow the cure

Winters have come and gone you know

Сквозь мои мысли сочилась мягкая мелодия фортепьяно, классические туфли утопали в потоках воды на тротуаре, брюки мокли, не защищенные зонтом, прилипая к коленям. По улицам кружили разноцветные дождевики и неуклюже поднятые над головами газеты, пар струился из зажатых в руках картонных стаканчиков с кофе и канализационных решеток на обочине проезжей части, голоса заглушал шум ливня, а глаза прикрывал легкий туман. Взгляд зацепился за румянец на щеках девушки, которая в спешке искала укрытие, ирония в том, что она сможет, не беспокоясь о своей прическе, выйти на улицу уже через несколько минут: в этом городе всё меняется быстро – и небо, и люди под ним. Возможно, если бы я задержался дома по просьбе Тани, я бы спокойно добрался до университета, упиваясь бойким солнечным светом, играющим в лабиринтах капель недавно закончившегося дождя. Открыв окна вольво, я вдыхал бы этот свет вместе с посвежевшим воздухом и теплыми, но чуть более настойчивыми, чем следовало бы для сентября, порывами ветра. Теперь же они остужали влагу на моей коже, превращая её в раздражающие иголки холода, впивающиеся вместе с шерстяным шарфом в шею и щеки, пока я в спешке добирался до дверей университета, оставив машину на стоянке.

Прошла пара недель с того момента, как я захлопнул за собой дверь квартиры Софи. Я больше не навещал Брик Лейн, но пару раз виделся с Ричардом. Естественно, я рассказал ему только часть истории, те её аспекты, которые касались сероксата в моем вине, я опустил. «Родным» для меня аналогом этого антидепрессанта является прозак, который я принимал некоторое время после лечения в клинике, эта дрянь доводит менеджеров среднего звена до суицида, формирует целую армию прозакоманов внутри Америки. Меня посещало сожаление о том, что сероксат в Англии так и не запретили, хотя статистика буквально кричала об этом. Я мог бы поставить Софи на место при помощи законодательства, но препарат оставался легальным, и я имел все шансы предстать перед властями психом. Парня с моей историей болезни, который жалуется на то, что его пичкают лекарствами против его воли, требуя наказать девушку, которая пользуется у широкого круга людей репутацией солнечной и милой девушки, действительно можно снова отправлять на лечение от паранойи и навязчивых состояний. Я просто отпустил все это. Прибегать к каким-либо другим мерам, чтобы наказать Софи, я не мог, не знаю, что не позволяло мне: достоинство, честь или просто воспитание, но я просто старался не думать об этом, простив. Она продолжала работать с Ричардом и успешно притворялась, что ничего кроме легкого и быстротечного романа между нами не было, и в этот сценарий неплохо вписывалось прекращение моих визитов в Vibe Bar, поэтому мы оба по умолчанию его придерживались. Она предприняла несколько попыток связаться со мной, но все что от меня требовалось, чтобы пресечь их – это сбросить несколько её вызовов и выкинуть в мусорное ведро нераспечатанные письма, которые передавал мне консьерж вместе с остальной почтой. Как только я попросил его выкидывать их самостоятельно, я их больше не видел.

В моем распоряжении теперь был собственный автомобиль, и я самозабвенно передал себя в руки Лондона. Теперь я мог свободно передвигаться по нему ночью, открывая для себя все новые и новые места, в которых чувствовал себя не привязанным к миру и людям, мечтателям, удивленным и трепещущим перед незнакомой и бурной жизнью молодых течений культуры. Я пару раз даже пускался в дальние путешествия за рамки пригорода, уезжая все дальше и дальше, посещая графства и академические городки, упиваясь архитектурой и образом жизни размеренных и аристократичных жителей. Я почти освоился в колледже, хотя занятия начались совсем недавно, меня поразило то, насколько широко Лондонский Университет Искусств охватывал весь город, являясь объединением шести всемирно известных учебных заведений. Я выбрал для себя London College of Communication и одну из программ обучения по эгидой «Звук», меня ждал подготовительный год, диплом о его окончании и дальнейшее распределение, с возможной сменой учебного заведения, что вполне меня устраивало, я все еще не знал, на что способен и чего достоин. Я познакомился с парой десятков студентов, которым предстояло обучение вместе со мной. Мы были одинаково растеряны, присутствуя на учебных собраниях в конце августа в окружении ультрасовременных интерьеров и плодов высоких технологий главного корпуса университета. Но я чувствовал себя вдвойне неуютно, будучи привыкшим к чему-то более старомодному и фундаментальному, однако, попав в отделение медиа-трансляций, где мне предстояло обучаться звуковому дизайну и музыкальным технологиям, я ощутил себя по-настоящему счастливым. Какой бы высокой не была динамика развития технического арсенала, основы всегда оставались основами, техничность процесса влияла только на простоту воплощения идей и открывала почти безграничные возможности, я чувствовал себя хозяином мира, перед которым открылись все двери. Поэтому сейчас, покинув тепло машины и устремившись по промокшему тротуару к главному входу в мое будущее, меня не волновало ничего, кроме заветных дверей.

Я оттягивал момент соприкосновения моей руки с грубым деревом входных дверей, замедляя шаг, ускоряя ход мыслей. Я наблюдал, запоминал, словно впитывал свет, как голодная до кадров кинопленка. Небольшая аллея, доходящая почти до ступеней корпуса, аккуратные, часто посаженные фруктовые деревья, миндаль, инжир, излюбленные англичанами низкорослые растения, покрывающие все вокруг разноцветным пастельным ковром. Группы студентов вяло зевали, потягивая утренний кофе с небольшим добавлением коньяка, лениво обсуждая предстоящие лекции. Идеально фактурный фасад здания, темный камень, средние по размеру окна, тяжелое небо над покатой крышей – простота линий и чистые оттенки графитового. Девушка в ярко фиолетовой юбке с коротко постриженными волосами семенила тоненькими каблучками в сторону стоянки, очевидно что-то забыв в машине. Довольно высокий парень лет двадцати в фетровой шляпе, бережно обнимал миниатюрную девушку. Они вместе листали книгу, похожую на каталог университета, она весело смеялась, когда он указывал ей на определенные места на страницах и говорил что-то рядом с её шеей, явно больше беспокоясь о звуках её смеха, чем о книге в её руках. Книга в её руках. Звук её смеха. Она подняла глаза, цепляясь взглядом за губы этого парня, нежно касаясь его щеки своей бледной, изящной рукой, привлекая внимание. Он, улыбнувшись, наклонился к ней, запечатлев нежный поцелуй на самом уголке её мягкой улыбки. Закрыв книгу, Белла рассеяно повернулась лицом к Джасперу, на этот раз настойчивее притягивая его лицо ближе к своему, овал её лица оказался плененным его ладонями, а губы – его губами.

Меня окружила тишина. Кажется, мою кровь сейчас гнало не сердце, а эта бешенная волновая тряска, в которой спазмировали мышцы по всему телу, зрение затуманило головокружение, которое совершенно лишило меня равновесия. Я снова оказался пленником этого чертового туннельного зрения, фокусируясь только на Белле, все остальное стало размытым, несущественным. Я тряхнул головой, не желая больше оставаться в этом ступоре, и рванул к парадным дверям, нарушая покой и порядок внешнего мира, толкая и задевая прохожих.

Услышав крик, очерчивающий звук моего имени, я понял, что они заметили меня, возможно, я даже задел их, пробегая мимо, и, думаю, мое лицо сказало им больше, чем я сам мог бы объяснить. Гнев, растерянность и боль – отличный мимический комплект, чтобы показать, что твое сердце разбито. Все, что я делал, все что говорил, все, что планировал…то, как я собирался выстроить свою жизнь вдали от неё, отпустив- рухнуло на меня с низкого и влажного лондонского неба, не развив достаточную скорость, чтобы убить меня, но достаточную, чтобы причинить невыносимую боль. Мне хотелось кричать. Хотелось выхватить из толпы первого попавшегося студента и разбить его голову о мраморный пол, услышать хруст костей, увидеть кровь на своих руках, орать, срывая голос, прямо в его искаженное болью лицо, требовать у страха в его глазах ответов на все мои вопросы. Только страх мог знать их, потому что только он заставил меня делать то, что я делал, вместо того, чтобы просто быть с ней и вместе справляться со всеми последствиями, что за этим последовали бы.

Имеет ли вообще смысл разумом отделять себя от кого-то, кто стал смыслом твоей жизни? Есть хоть один гребанный шанс не вернуться с первой же грозой, разорвавшей хрупкий небосвод, который ты возводишь, чтобы защитить свой крохотный мир? Есть хоть одна ебанная возможность, что теперь я не сойду нахер с ума, понимая, что толкнул единственного человека, который по-настоящему светился в моем сердце прямо в мир другого мужчины, который обнимал теперь её чертовы плечи, слышал звук её голоса, ощущал нежность рук…любил, блядь, мою девочку?!

- Эдвард! Эдвард, стой, остановись же, мать твою, стой! – Она бежала за мной, я мог слышать легкую, частую поступь на каменном полу позади себя, но я, блять, просто не мог остановиться, я просто не мог.

- Эдвард… - Она, кажется, остановилась, я слышал панику в её голосе, я мог слышать слезы. Какого черта? Она только что улыбалась, обвитая руками другого, она только что выглядела спокойной и счастливой, касаясь его, откуда нахер в её голосе появились эти нотки? Не имеет значения, этот голос просто заставил меня оцепенеть, застыть и не двигаться, закрыв глаза и запрокинув голову в немом жесте отчаянья прямо посреди просторного зала на глазах у десятков людей. Я не мог двинуться с места, я не мог заставить себя даже пошевелиться, я просто стоял и ждал, пока она подойдет ко мне, своими неуверенными и бесконечно медленными шагами, почти бесшумными, осторожными и напряженными.

- Эдвард? – наконец, её голос возник рядом, - Эдвард…

Молчание, туго сцепившее мой разум, не позволяло мне проронить ни слова. Я просто замер, кожей ощущая её присутствие, чувствуя только одно желание, разрушить весь город собственными руками, стереть в пыль все, что меня окружает, злость была настолько горячей, что я почти не дышал, даже воздухом обжигая легкие. Она все еще находилась рядом, возможно, прошла уже пара минут, эта немая сцена говорила о нас слишком красноречиво, чтобы добавлять к ней хоть какие-то слова. Она металась, нервная и взвинченная, почти кружила вокруг меня, тяжело дыша, пытаясь найти что-то в пространстве вокруг нас, что-то, что сломало бы эту стену между нами, обнажив суть, стирая границы боли и непонимания. Но эту стену невозможно разрушить. Особенно тем, что произошло потом. Я услышал, как кто-то третий подошел к нам. И это мог быть только один человек:

- Пойдем, Белла, - Голос звучал ровно и нежно, где-то в глубине моего сознания родилась мысль о том, что он действительно заботится о ней, защищая, но она утонула в новой волне гнева, которая накрыла меня целиком, отбрасывая от меня оцепенение.

Я опустил голову и медленно двинулся с места и ушел в сторону лестницы, оставляя этот ад позади и себя в нем, к сожалению. Я коснулся перил, с неимоверным усилием заставляя ноги двигаться, один шаг, второй…ступень, еще одна…пролет. Я не мог, просто не мог уйти. Не смотря на то, что осознавал, если останусь и услышу это: «я не свободна» от неё, то нахер умру. Спалю свой мозг к ебеням всей этой историей, слишком большой и значительной для меня одного. Все наши встречи, все, что произошло, происходит и будет происходить, все решения и поступки, все неслось в моей голове с какой-то невероятной скоростью, уничтожая меня, разрушая все: мою уверенность, мою решимость, мою силу. И это преуменьшение года. Назвать это просто болью. Самое выдающееся нахер преуменьшение тысячелетия.

Не в силах сопротивляться, я обернулся и увидел Беллу, со слезами на глазах она отталкивала от себя руки Джаспера, он пытался успокоить её, коснуться, остановить эту панику, которая овладела ей. Она что-то говорила, быстро и бессвязно, разводя руками и снова цепляя пальцами волосы. Она была в бешенстве, в ярости, не было ни крика, ни плача, только дорожки слез на щеках и низкий голос, который сочился сквозь сжатые в гневе зубы. Он был ошарашен, кружа вокруг неё, пытаясь обнять, притянуть к себе, остановить, заставить успокоиться, он предпринимал все новые и новые попытки хотя бы просто приблизиться к ней. Но она не желала этого, она не хотела чтобы он даже оставался рядом с ней, отталкивая снова и снова, требуя оставить её в покое. И я был её немым отражением. Руки вцепились в перила, суставы пальцев побелели от давления, скулы болели в напряжении, нервы звенели, оглушая. Мне казалось, мы оба близки к тому, чтобы сойти с ума или взорваться, разносясь по залу миллионом маленьких крупиц боли и гнева. Это все слишком сложно, слишком для неё. Для меня. Слишком трудные решения, слишком тяжелые мысли, слишком много ответственности, случайностей, необъяснимых вещей. Боже, слишком много для неё. Слишком не заслуженно. Все что она сделала – это оказалась на чертовой парковке тем утром, когда я совершил самую страшную ошибку в своей жизни. Все что она сделала – это смотрела на меня так, как привыкла смотреть на весь остальной мир, видя и улавливая самую суть. Все что она сделала – полюбила меня.

Я рванул с места. Просто очнулся и рванул к ней. Никаких мыслей, только действия. Мне было насрать на все. Насрать на то, что было между ними пятью минутами ранее, насрать на то, как она спасалась от пустоты, насрать на то, что вообще происходило до этой секунды. Потому что именно в эту секунду имела значение только Белла. Я знал, что она чувствовала. Я неожиданно увидел это в ней. Я просто понял, что единственные руки, которые она хочет чувствовать сейчас – мои, единственный голос, который хочет слышать – мой, единственный мужчина, которого хочет – я. Потому, что это всегда буду я. Потому что, это всегда была она. Потому что, я тоже хочу её. Потому что, все, что мы делали – это были единым целым, но разрывались пополам в попытках уйти друг от друга, когда жизнь по необъяснимым причинам снова и снова сводила нас вместе.

Я почти врезался в неё, когда, наконец, оказался рядом и, оттолкнув Джаспера, прижал её к себе, резко и грубо притянув ближе. Я видел, как расширились её глаза, когда она увидела меня, слышал её слабый вздох, когда я коснулся её, услышал тихое всхлипывание, когда она, наконец, была в моих руках, когда её лицо исчезло в ворохе волос, когда я почувствовал, что она прижалась к моей груди так же сильно, как я сжимал её плечи. Я чувствовал ток, чувствовал тепло, чувствовал спокойствие. Её запах, волосы, кожа, дыхание, пульс, сердце, глаза, мысли, душа, жизнь, будущее, руки, плечи, желания, надежды, чувства – все это было сейчас моим и только со мной связанным единым целым. Это была Белла в моих руках, растерянная, абсолютно сбитая с толку, но молчаливо согласившаяся со всем, что было сейчас во мне. Без слов принимающая на веру каждый удар моего сердца, каждую случайную и осмысленную мысль о ней, каждую картинку, что теперь могло свободно рисовать мое воображение, показывая мне, какими мы можем стать вместе. Каким станет мир, когда в нем появимся МЫ.

- Эдвард… - Я почувствовал её дыхание даже через толстую ткань свитера. Она выдохнула мое имя, сбив мой пульс, пуская галопом сердце, в этом звуке было все, вся музыка мира звучала в её голосе, обещая…обещая, быть рядом.

- Ты веришь мне? – Я коснулся рукой её подбородка, поднимая, чтобы увидеть её лицо. Слезы все еще бежали по её щекам, глаза испещряли дорожки покрасневших сосудов, губы приобрели густой красный оттенок, растрескавшиеся от температуры, которую подняла ярость и боль. В самой глубине зрачков я видел затихающую бурю. Я видел, как высокие черные волны превращаются в гладкую поверхность воды, сливаясь с почерневшим во время шторма небом. Я видел птиц, крылья которых больше не ломались в порывах ветра, что нес их теперь бережно и заботливо, подхватывая и опуская мягкими движениями прямо среди облаков. Я видел грозовые тучи, которые меняясь, становились легкой дымкой на самом горизонте. Я видел солнце. Где-то в самой глубине её глаз, я видел, что теперь она спокойна. Совершенно. Я знал, что мои руки вокруг неё дали ей то же обещание, что она дала мне. Обещание быть рядом.