//twilightmovie.ucoz.com - сайт о вампирах. Дневники вампира; Настоящая кровь; Сага Сумерки - Форум

Научиться миндальничать с врагами...
Этот орешек по зубам только самым сильным!
(Из несказанного Львом Толстым)

Открывшаяся глазам картина напоминала кадр из фильма ужасов, снятого бездарным режиссером. В ярком свете луны все детали были видны в мельчайших подробностях, только цвета изменились, поддавшись обманчивым чарам глядевшей с неба ночной красавицы. На крыльце перед распахнутой настежь входной дверью застыл Эдвард. Ноздри раздулись, глаза бешено блестят - настоящий хищник на охоте. На руках он держал абсолютно обнаженную Ли. Огромная рваная рана зияла у нее в левом боку, неровные края сильно разошлись, и между ними были видны плачущие кровавой росой растерзанные мышцы, а в одном месте просвечивала кость ребра. Рана сильно кровоточила, густой черный ручеек с тихим журчанием стекал на пол. Тошнотворный солоноватый запах немедленно заполнил коридор, лишив меня возможности сделать нормальный вдох. Эдвард как-то неудобно обхватил девушку, пальцы его левой руки утонули в ее подмышке. Ли часто дышала открытым ртом и громко, надрывно стонала, на лбу выступили капельки пота, потом она вдруг замолчала и обмякла, голова запрокинулась далеко назад.
Джейк рванулся вперед и глухо прорычал:

- Кто это сделал?

- Некогда объяснять! Лучше помоги. Я положу ее на диван. Постели что-нибудь чистое. Сейчас будет Карлайл, – серебристый баритон очень быстро и четко резал фразы. Оба тут же исчезли из поля зрения.

Я отцепила пальцы от дверного косяка и на полусогнутых ногах дотащилась до двери, поближе к спасительному свежему воздуху. Пара глотков – и дальше, прочь от этого кошмара. Бочком спустилась с крыльца, стараясь не смотреть под ноги. Только успела зайти за ближайший угол дома, как меня вывернуло наизнанку. Судорожные рвотные спазмы не отпускали до тех пор, пока внутренности не начали болеть. Казалось, еще чуть-чуть – и что-то оборвется в животе. Я тяжело дышала, как будто только что вынырнула из-под воды. От напряжения на глазах выступили слезы.
Не знаю, что происходило в доме и сколько времени освобождался мой желудок. Наверное, долго. Голова отказывалась соображать. Но вот мучения закончились. Я стояла возле дома с закрытыми глазами, приходя в себя, и вдруг услышала, или, скорее, почувствовала чье-то присутствие рядом. На мой разгоряченный лоб опустилась приятная холодная ладонь. Да, как раз то, что нужно.

- Бэлла, как ты? В порядке?

Удивляться его голосу не было сил - на ногах бы устоять.

- Почти, спасибо. Что там у вас? Как Ли? – спрашивать было страшно.

- Ничего, все под контролем, успели. Там Карлайл и Джаспер. Они делают операцию. Ли справится.

- Где Джейк?

- Убежал за Сэмом. Сейчас вся стая появится здесь, нужна их кровь.

Я сделала глубокий вдох и, наконец, осмелилась открыть глаза и посмотреть на Эдварда. От увиденного оглушительно, на весь лес стукнуло сердце и голова слегка поплыла. Сильная рука тут же поддержала меня за талию. Он был без рубашки, и взору открылось классическое совершенство линий тела, а кожа мягко серебрилась в лунном свете. Что-то сказочное, почти божественное. Он стоял совсем близко и с волнением заглядывал мне в глаза:

- Бэлла, все хорошо?

Я только кивнула в ответ и судорожно сглотнула.

- Прости, что пришлось нарушить твой покой, но выбора не было. Ваш дом немного на отшибе и ближе остальных к лесу, поэтому здесь можно появиться, не привлекая внимания людей, – объяснял Эдвард, но слова почти не доходили до сознания, они сейчас не имели значения.

Гораздо больше говорил жадный, манящий взгляд, в котором было все: отчаянная тоска, горечь потери, страстное желание вернуть все назад и еще какая-то гипнотическая сила, которой я никогда не могла противиться. Я безнадежно пропала, утонула в его глазах. Нет, это уже совсем невыносимо.

- Перестань, отпусти меня, пожалуйста!

-Извини, я не хотел тебя смущать. Просто рубашка насквозь пропиталась кровью, пришлось снять, - он слегка скривил губы в усмешке, отвел глаза и отошел от меня на несколько шагов.

Я почувствовала каждый миллиметр этого расстояния. Во мне ожила неудержимая, какая-то животная тяга к нему, и я по-настоящему запаниковала. Где Джейк? Что мне делать? Как сопротивляться чарам? Нервы слишком сильно потрепаны за день, и сил не хватает. Где мое солнце? Одна я уже не справляюсь. Но нельзя, нельзя! Чтобы как-то рассеять колдовской туман в голове, я начала говорить:

- Эдвард… - это был неправильный ход. Произнесенное вслух имя не добавило самообладания, голос дрогнул, но я продолжала: - Объясни, что вообще произошло? Я ничего не понимаю. Что-то чудовищное. И как ты оказался в Форксе? Элис сказала, что ты где-то далеко на севере Канады и вернешься только к началу октября.

Говорить, говорить, не молчать, заполнять густую тишину словами, иначе мне конец. Нервное напряжение съело остаток сил. Все, не могу больше, впору развернуться и бежать без оглядки, да только ноги приросли к месту. И тут за спиной послышался низкий хриплый голос, в нем явственно звучала угроза:

- Да, я тоже хочу знать, что, черт возьми, это все значит! Откуда ты тут взялся и кто напал на Ли? Объясни!

Я обернулась на спасительный звук. Джейк легкой, стремительной походкой приближался к нам, за ним спешили Сэм и Сэт. Остальные, видимо, тоже сейчас подтянутся. Огромные, мощные, устрашающие, квилеты надвигались на нас из темноты, но их появление меня только радовало, благодаря им, я могла вырваться из плена голоса и глаз и обрести опору в привычном мне мире. Джейк с одного взгляда оценил ситуацию, подошел, притянул меня к себе и крепко прижал. Я уткнулась носом в его плечо и облегченно выдохнула. Он склонил голову в мою сторону, коснулся щекой виска и тихо спросил:

- Ты в порядке?

Я наслаждалась ароматом его дыхания:

- Да, уже в порядке.

Ну вот, теперь можно и поговорить.
Я опять отважилась взглянуть на Эдварда. Он уже надел непроницаемую маску спокойствия и скрестил руки на груди, отгораживаясь от нас.

- Я вернулся немного раньше, чем рассчитывал, - голос прозвучал холодно и немного надменно.
Джейк презрительно фыркнул:

- Кто бы сомневался!

Эдвард окатил его раздраженным взглядом:
- Так сложились обстоятельства. Иногда бывают совпадения. Впрочем, мне все равно, веришь ты или нет. Я делаю свое дело, если ты не забыл.

- Я не забыл. Не заговаривай зубы, это не поможет. Что случилось с Ли?

- Мы уже говорили вам, что позовем на помощь всех своих, кто только согласится выступить против Вольтури. Таких смельчаков в мире немного, но есть. За тысячу лет Вольтури нажили себе достаточно врагов и не всех смогли уничтожить. Некоторые затаились в ожидании удобного момента. Так вот, трое из них прибыли сегодня к нам. Но поскольку они не вегетарианцы, то решили подкрепиться в ближайшем лесу каким-то заблудившимся туристом. Ли почуяла их и кинулась в драку. В одиночку против троих опытных вампиров волку выстоять невозможно. Я слышал ее мысли. В них было столько отчаяния, что мне стало жаль ее, - он бросил взгляд на Сэма.

- Когда завязался бой, мы с Карлайлом и Джаспером были недалеко и успели вовремя: буквально оттащили наших гостей от вашей Ли. Еще чуть-чуть, и они разорвали бы ее на части. Она потеряла много крови. Рана на боку не была бы такой большой проблемой, если бы ей не повредили артерию. Но мы успели прижать сосуд. Нужно было срочно оказать медицинскую помощь вашей волчице. А твой дом, - Эдвард кивнул в сторону Джейка,- ближе всего к месту происшествия. Вот и весь криминал с моей стороны.

Неожиданно взорвался Сэт:
- И какие же это помощники?!! Сэм, я разберусь с ними! Где они теперь?! От меня точно не уйдут, я не Ли!!

Сэм напрягся и схватил Сэта за руку:
- Подожди, не пори горячку, разобраться всегда успеем. Так и войну недолго развязать. Это нам сейчас ни к чему.

Затем он повернулся к Эдварду:
- Не думаю, что такие союзники нам нужны. Было бы правильно избавиться от них, если они не могут считаться с нашими условиями. Мы ведь все обговорили: раз уж вампиры не могут не убивать, то хотя бы пусть границу не нарушают! На охоту можно и подальше отсюда убраться!

Страсти накалялись нешуточные. Джейк забеспокоился, сгреб меня в охапку и потащил в дом от греха подальше. Но у крыльца меня снова сильно замутило от вида кровавых пятен, которые никто, конечно, не убрал, и я отказалась заходить внутрь. Тут в дверях появились Карлайл и Джаспер. Доля секунды - оба уже в центре разгорающегося конфликта, каждый делает свою работу. Влияние Джаспера сказалось сразу: Сэт как-то расслабился и отступил на несколько шагов назад, лишь бросил в сторону белокурого вампира злобный взгляд, Сэм тоже успокоился.
Тогда заговорил Карлайл:

- Сэм, ты же понимаешь, что очень неразумно отказываться сейчас от какой бы то ни было помощи, у нас ее и так будет слишком мало. Мы все уладим и проследим, чтобы подобное впредь не повторялось. Сейчас мы не можем позволить себе раздоры, иначе Вольтури нас всех раздавят. Не те времена, Сэм. Мы оставим наших гостей и хорошенько проследим за ними. Даю слово.

Сэм неохотно кивнул:
- Хорошо, полагаемся на тебя, Карлайл. Выбора все равно нет. Скажи, как там Ли? Чем мы можем помочь?

- Ей нужна хорошая порция крови. Здесь надежда только на вас.

- Она поправится?

- Думаю, через неделю она восстановится. Жду вас всех в доме, - и он исчез в дверях.

Инцидент был исчерпан.

До глубокой ночи в нашем доме толпился народ. Ли после операции и переливания крови тихонько спала на диване в гостиной под действием наркоза. В этот раз доктор уже смог точно рассчитать дозировку. Возле дивана в инвалидном кресле расположился на ночное дежурство Билли с какой-то книжкой в руках. На мои возражения он только зашикал и выставил всех из комнаты. Вампиры закончили свои дела и незаметно исчезли, а квилеты, за исключением троих дежурных, тут же назначенных Сэмом, собрались на кухне. Я быстренько сообразила чай, а сама присела в сторонке и смотрела, как с тарелок исчезают большие куски праздничного торта и опустошаются кружки. После всех передряг от одной мысли о еде мутило. Джейк вытер всю кровь с пола, чем сильно облегчил мою жизнь и присоединился к нам. Ребята еще долго обсуждали сегодняшнее происшествие. Я молча слушала, а потом тихонько задремала рядом с любимым под звук его голоса. Парни сразу засобирались по домам.

Наконец наступил долгожданный покой. Я вышла на улицу, чтобы еще немного постоять в ночной тишине перед сном. Джейк снова был рядом, обхватил меня руками сзади, согревая своим теплом.

- Ну и денек выдался, точно 13 число! Кошмар какой-то.

- Точно. Я рада, что сумасшествие на сегодня закончилось, и все остались живы.

- Да уж. Могло быть и хуже. А у тебя сегодня один сюрприз за другим. Вот и с Эдвардом увиделась. Как впечатления?

- А спрашивать обязательно? Промолчать нельзя как-нибудь?

- Нельзя. Молчать уже надоело. Я и так все время жду, когда же он объявится и что из этого выйдет. Неужели ты не понимаешь, что он просто играет с тобой? Я видел твои ошалевшие глаза. Если бы я не появился вовремя, ты бы опять побежала не в ту сторону.

- Джейк, никуда я не побегу от тебя. И хватит уже об этом. Мне здесь очень хорошо. С тобой, между прочим.

- Знаю.

- Вот и славно, пошли отдыхать, а то я сейчас прямо здесь упаду и усну.

Бонус - глава. Джейн и Алек. Flashback.

- ...Ээй, еще кувшин! - через приоткрытую дверь хорошо слышно все, что происходит в зале. Разноголосый гомон переплетается с громким стуком игральных костей, хриплыми криками, женским визгом и громовым хохотом. Сегодня у старого Джона праздник: народ валом валит. Если же подойти вплотную к двери и заглянуть в щелочку, то можно увидеть все, что там делается. Вот здоровенный нечесаный мужик заливает в волосатую пасть огромную кружку вонючего пойла, которое папаша Джон зовет элем. Залил, бухнул посудину об стол, стряхнул с растрепанной бородищи пенные капли и с наслаждением скребет толстыми заскорузлыми пальцами с бурыми ногтями грудь, шею и подбородок. Рядом с ним сидит маленький плюгавый мужичонка. Он одет побогаче, в темный, грубого сукна камзол с широким белым воротником, на котором с обеих сторон расплылись большие жирные пятна. Мужичонка самозабвенно лезет костлявыми, скрюченными пальцами, похожими на птичьи лапки, за пазуху к молодухе необъятных размеров. Она заливисто хохочет и повизгивает то ли от щекотки, то ли от удовольствия. За соседним столиком пируют разухабистые молодцы. Джейн непонятно, кто они: солдаты или разбойники, а может, то и другое вместе. Они орут во всю глотку непристойные песни, хватают за все выпуклые места мамашу Мэг, разносящую заказы, трясут за грудки друг друга, что-то делят.

Девочка тайком подсматривает в узкую щелку. Если ее отец, старина Джон, узнает, что она бездельничает, ей несдобровать. Ох, как не любит он бездельников! Но она так устала... С самого утра, с первых петухов, уже была на ногах. Натаскать воды, растопить очаг, вычистить и отполировать кухонную утварь — это только начало дня. Чистка овощей, да и вообще вся черновая работа на ней. На старшую сестру Маргарет надежды нет: после того, как на прошлую пасху ее изнасиловали солдаты, она не в себе. Все сидит у очага и полирует миски. Одну может полировать весь день, если не отнять и не дать другую. Ни шить, ни вышивать не может, а уж о том, чтобы доверить ей столовый нож или ножницы, и говорить нечего. Маленькая Джейн ей завидует: сестра сидит себе и сидит, как мебель, даже отец ее не трогает. «Золотая душа у твоего отца, - так говорит мамаша Мэг, его сестра, которую Джон после смерти ее мужа, дяди Якоба, взял в услужение за еду. – Не бросил дочь, не выгнал. А мог бы. Кому она нужна такая?»

Джейн согласна с Мэг: отец в самом деле добр к Маргарет. Он почти не кричит на нее, а на ночь отводит куда-то наверх, в комнаты для постояльцев. Джейн однажды заглянула в одну из них: чистенько, у стены стоит заправленная кровать, а напротив двери окно. Целое окно, в которое можно смотреть! У Джейн нет такой роскоши, как своя комната с окном. В закутке, где она ночует, есть только старый сундук, на котором нельзя даже вытянуть натруженные за день ноги. Девочка старается на кухне изо всех сил и мечтает: вот вырастет она взрослой, как Маргарет... На большее фантазии не хватает. Быть дурочкой не хочется, а все взрослые женщины: и мамаша Мэг, и матушка, умершая в прошлом месяце, и остальные, кого она знает — ежедневно трудились в поте лица. Они и кухарки, и прачки, и за скотом ходят, и вся черновая работа на них, не говоря уж о муже, которого надо ублажить, и детях. Джейн заикнулась как-то об этом и получила от Мэг такую затрещину, что на ногах еле устояла: «Не завидуй, дуреха. Марго все равно, мозгов у нее не осталось, а стать подстилкой в здравом уме никому бы не пожелала».

Но девочка все равно завидует. Так хочется ей просто сидеть у очага, ничего не делая, а еще поспать хоть раз на настоящей кровати...
- Еще кувшин, кому говорю!.. - в кухню влетает, поправляя юбку, мамаша Мэг. Она тяжело дышит, необъятные груди ходят ходуном, на щеках красные пятна. Девочка сломя голову кидается к огромной бочке, с трудом вытаскивает из нее пробку и ловко подставляет под пенную струю широкое горло кувшина.
- Опять мечтаешь? - шипит Мэг. - А где эта паршивка Сью? Где эта прошмандовка? - распаляясь, орет она. Сью — молоденькая кухарка, она работает недавно вместо матушки. Джейн частенько плачет, перед тем как заснуть, - вспоминает маму. Она была единственной, кого хоть как-то интересовала Джейн. Но мама умерла, и маленькая сестренка умерла.

Джейн помнит, как это произошло, все до мельчайших подробностей. Та всю жизнь казалась ей маленькой, запуганной мышкой, не смела не то что повысить голос на отца, но даже посмотреть ему в лицо. Мама постоянно была беременна. Девочка помнила, как горячо она молила бога, чтобы послал ей сына. Но небеса не внимали, и мама рожала очередную дочь. В последний раз отец сильно избил ее, и мама не вставала несколько дней. Но тогда она осталась жива, и младенец тоже. А в этот раз что-то пошло не так. Мама никак не могла разродиться. Трое суток она тихонько стонала в своем углу, до крови нагрызая кулак, чтобы не закричать — панически боялась потревожить мужа. Джейн не могла к ней подойти, потому что целый день работала на кухне. Отец ходил мрачнее тучи. Он злился на нерадивую жену, которая все валялась, вместо того чтобы стряпать пироги с зайчатиной. Лучше ее никто не умел их испечь, и они всегда шли нарасхват.
Джейн сходила с ума от невозможности помочь матери, облегчить ее муки. После работы, когда ноги уже не держали, глаза слипались, а из рук все валилось, девочка, наконец, прибегала к матери, опускалась на коленки рядом с кроватью и молча давилась слезами... На четвертые сутки мама уже никого не узнавала, только слабо стонала, разметавшись на испачканных простынях. По комнате плыл тяжелый запах. Тогда отец, грязно ругаясь, привел повитуху. Джейн подслушала его разговор с Мэг. Отец раздраженно бурчал, что он разорится с этой никчемушкой, которая даже родить не может, а Мэг шипела о том, что соседи подумают дурное, если он даст умереть супруге без всякой помощи. И опять же стряпня: что будет с трактиром, если взять другую кухарку?

Девочке никогда не забыть, что делала повитуха с матерью. Джейн держала таз, куда старуха кидала окровавленные остатки того, что было ребенком внутри мамы. Особенно запомнился пухлый кулачок на оторванной по плечико ручке, синюшно-красный, с ободранной кожицей. Этого Джейн уже не могла вынести, и ее вырвало прямо в тазик. Она помнила, как ее выворачивало до резей в животе, до желчи. А старая повитуха, подняв на нее выцветшие от времени глаза, тихонько прошептала:
- Эх, детка, если бы позвали меня пораньше, сразу...
Старуха в жизни навидалась и не такого. Она вытащила по частям из мамы так и не рожденную дочь, только это не помогло. Мама скончалась ночью тихо и незаметно. Отец потерял к ней всякий интерес. Утром он даже не подошел к умершей. Только Мэг и Джейн с младшей сестренкой Полли, рыдавшей от ужаса, да Алек, обмыли и привели в порядок растерзанное тело...

Толстуха Мэг считает удачей, что Мари (так звали маму) умерла сама и ребенка с собой захватила, потому что в этот раз отец уж точно бы не простил ей рождение еще одной дочери. В семье уже было одиннадцать дочерей и только один сын — Джейн с Алеком родились вместе. «Какой позор для твоего отца, одни девки. Это все твоя мать, ее негодная порода. Вот у меня шестеро сыновей, и все пристроены». Пристроены, как же. Джейн слышала, как отец разговаривал с сыном Мэг Йорком. Уж как он его не называл, и самым пристойным было «дармоед». А Сью сейчас по уши влюблена в красавчика писаря из окружного суда. Уж она и так перед ним, и эдак. «Ничего ей не светит дурище», - так, кажется, говорит Мэг. Но Сью девица не промах, с годами как Мэг будет, за словом в карман не полезет, не то что мямля Джейн. Плевать Сью хотела на Мэг. И Джейн тоже хотела бы так, но не смеет, боится.

Джейн кидается к очагу, ворочает тяжеленный котел. Так и есть, что-то пригорело. У нее внутри все обрывается — отец не будет разбираться, кто виноват, а рука у него ого-го. Девочка шкрябает по дну поварешкой на длинной ручке, рискуя обвариться раскаленным маслом и паром. Слава богу, не страшно. Вытаскивает пригоревшее — не так много. Уфффф... пронесло, кажется...

Постепенно смолкают пьяные крики, народ расходится, и постояльцы расползаются по комнатам на радость клопам. Джейн, сонно тараща глаза, вместе со Сью дочищает котлы и кастрюли, но замечает, как та приосанилась, приторно улыбнулась — к ним в кухню заглянул отец. Сью дура. Все ведь знают, что он сразу после смерти матери положил глаз на Аделин, дочку пекаря. За ней дадут хорошее приданное, а за Сью и ломаного гроша нет, отцу она не нужна. Но старый Джон не смотрит на кухарку, он, сопя перегаром, берет Джейн за подбородок и молча разглядывает. Девочка знает, что смотреть отцу в глаза не стоит, если не хочешь получить хорошую оплеуху за дерзость. Поэтому она старательно изучает его красный, в крупных порах нос, рыжеватую нечистую бороду и гнилые зубы во рту. Отец вертит ее голову из стороны в сторону, потом с силой нажимает на челюсти, заставляет раскрыть рот — так смотрят зубы лошадям.

- Ниче, ниче, - сипит он, - пойдет. - Хлопает девочку по щеке и покровительственно улыбается. - Иди, ложись. Завтра после заутрени я за тобой зайду, - и уходит, шаркая ногами.
Джейн облегченно вздыхает: спать можно пойти пораньше, а Сью пусть сама возится, в конце концов, Джейн прикрыла ее, пока та обнималась где-то со своим красавчиком... Девочка, повозившись, устраивается на сундуке поудобнее и, уже полусонная, мечтает о том, что приедет за ней рыцарь...

Утром отец велит надеть чистое и умыться как следует. Джейн долго трет ладони и лицо над старым тазом, затем надевает новое платье и чепец — ну прямо леди. Жаль только, ботинок нет, но тут уж не ей решать. Обувь отец выдает лишь зимой, а сейчас еще нет морозов, значит, сойдет и так.
У выхода безучастно стоит Маргарет, тоже в новом. Отец велит Джейн взять ее за руку, и они отправляются в путь. Девочка гадает, зачем отец взял их вдвоем.

Они долго идут темными улочками вдоль глухих стен и наконец упираются в высокий каменный забор. Джейн присмотрелась — так и есть, кажется, сюда в прошлом году Алек возил целую телегу кувшинов. Зачем — не его ума дело, отец не объяснял. Да-да, точно, Алек еще потом водил Джейн сюда посмотреть на заборе забавные узоры, во всем городе больше ни у кого таких нет. Тогда еще он угостил сестренку леденцом, который перепал ему в этом доме. Сделал это украдкой, чтобы отец не увидел. Тот никак не мог уместить в голове, что брат искренне любит сестру, женщину, а значит, существо неполноценное. Алек парень гордый, самолюбивый, и получать тычки от отца ему нож острый.

Отец долго мнется у входа, стучит дверным кольцом с набалдашником в виде головы чудного зверя. Наконец им открывает какая-то старуха с лучиной в руках и, ничего не говоря, ведет их в глубь дома. Джейн робеет: никогда прежде ей не приходилось бывать в постороннем доме. С матушкой — не считается, да и ходили они к родственникам. А сюда, да еще и с отцом...
Они петляют по узким коридорам пока и наконец упираются в закрытую массивную дверь. Старуха заводит их внутрь. Гости входят в небольшую комнату и жмурятся от яркого света. Здесь, наверное, две дюжины толстых свечей на массивных подсвечниках. Навстречу им поднимается мужчина... у Джейн захватывает дух. Он ангел. Такой красоты она никогда прежде не видела. Темные кудри обрамляют узкое бледное лицо с глубокими, цвета темного вина глазами. Какие жуткие, совсем не ангельские глаза! Но выражение лица спокойное, даже мягкое. Ослепительно белый воротник дорогого камзола безупречными волнами лежит на его груди. Отец, непререкаемый авторитет, вдруг показался девочке маленьким и жалким по сравнению с этим божеством. И сам отец ощущает то же самое. Он суетно перебирает руками, вертит головой, будто ворот ему жмет, переступает ногами в разношенных сапогах. И только Маргарет, как всегда безучастно, смотрит куда-то вдаль.

Вот незнакомец плавно делает знак рукой, и старуха толкает девушек к столу, а отца выставляет за дверь. Он выходит, не оборачиваясь. Больше Джейн его не увидит.
Девочка несмело присаживается на краешек монументального кресла. Глаза уже привыкли к свету, и она с интересом осматривается. Ух ты, вот это да!.. На стеллажах плотно, одна к одной, стоят книги. Конечно, Джейн не знает грамоты, да и ни к чему женщинам уметь читать, но что эти штуки — книги, она имеет представление. Помнится, как-то матушка стирала для пастора, и Джейн носила белье. Старичок пастор был так добр к ней, гладил по голове, угощал сыром... У него тоже были книги. Не столько, конечно, но именно тогда Джейн увидела их в первый раз.
Хозяин, обойдя стоящую истуканом Маргарет, подходит прямо к Джейн. Она замирает, не смея поднять голову. Босым ногам на каменном полу холодно, и она поджимает заледеневшие пальцы. Девочка уже не рада, что отец привел ее сюда. Ей становится страшно.
Ледяные пальцы незнакомца касаются ее щеки, пробегают по лицу, стискивают подбородок — совсем как отец прошлой ночью.

- Знаешь меня? – его голос звучит какой-то волшебной мелодией.
Девочка чувствует, как по спине ледяными мурашками поднимается волна животного ужаса. Почему-то на ум приходит Маргарет, которую испортили солдаты. Джейн вспоминает, как они с матерью нашли сестру растерзанной, с исцарапанным лицом, порванным платьем... Говорят, солдат было много, и она не смогла отбиться, а здесь он один... Но он взрослый здоровый мужчина, а она девчонка. Джейн с ненавистью смотрит в странные глаза цвета спекшейся крови. Если бы она могла, если бы только могла... Девочка чувствует, как кровь горячей волной приливает к голове.

- Браво! - воскликнул, отшатнувшись, незнакомец. Теперь он касается своего виска длинным холеным пальцем и с выражением чрезвычайного удивления смотрит на девочку. - В тебе определенно есть талант!
- Н..н..нет, - пискнула она.
- Ничего, - неожиданно легко смеется мужчина. - Не бойся меня. И забудь про своего отца, это ничтожество, который торгует своими дочерьми. Да-да, он продал тебя и твою сестру Маргарет мне. Дела у него идут неважно, и нужны деньги. Такие дикие нравы в вашей стране, девочка. Но ты не бойся. Я вижу в тебе большие задатки. Сегодня мы уедем отсюда. О да, тебя ждет блестящее будущее...
Джейн стоит сама не своя. Как это? Отец продал? Словно она какая-нибудь пленница. Как же так?..
- А... А как же...
- Что? - спрашивает мужчина. - Что, дитя мое?
Джейн молчит, чувствуя, что вот-вот заплачет. Как же так? Она же не попрощалась ни с сестренками, ни с Мэг (сейчас ей казалось, что нет никого добрее и душевнее), ни с Алеком, братом и единственным другом... Как они без нее? Почему-то расставание с братом казалось ей самым болезненным.
- Алек. Мой брат. Я не могу уехать без него, - бормочет Джейн, заикаясь от страха, и привычно сжимается, ожидая удара...
- Алек, Алек... - незнакомец и не думает бить ее. Он размышляет. - Алек. А что, это интересно. Одни родители, одна кровь, - улыбается одними губами. - Ты навестишь Алека, я обещаю тебе. И отца навестишь... если захочешь...

...Через несколько недель жители маленького городка были напуганы страшным убийством. Хозяин постоялого двора, достопочтенный Джон Саймс, был найден мертвым вместе со своей молодой супругой Аделин, на которой женился буквально накануне. На его лице застыло выражение безумного ужаса, тело было буквально вывернуто наизнанку. Молодая женщина умерла, похоже, во сне. Но самым странным было появление в доме пропавшей старшей дочери Маргарет. Она была также найдена мертвой. Девушка лежала в лучшей комнате, хорошо одетая и укрытая новым одеялом. Она улыбалась. За последний год улыбка ни разу не появилась на ее лице. В этот же день пропал их брат Алек, единственный сын Джона. Никто никогда больше не видел ни его, ни его сестры Джейн. Хотя, говорят, отец выдал ее замуж куда-то далеко... Малолетних дочерей Джона Саймса, его сестру Мэг и многих горожан унесла эпидемия чумы, разразившаяся в том же году. Тех, кто выжил, совершенно не интересовала эта история. Через несколько лет никто из жителей города уже не вспоминал семью Саймсов.

Бонус - глава. Деметрий. Flashback.

«Ме-е-е-е-е...», - слышится над самым ухом, и чувствительный пинок в бок заставляет вынырнуть из вязкой пучины тяжелого сна. Человек раздирает налитые каменной тяжестью веки.
- Чтоб тебя... - бормочет он без злости, просто чтобы что-то сказать. Вокруг непроглядная темень, тяжелые запахи хлева и сонные вздохи его обитателей. Мужчина нашаривает рукой неровные стены, встает, судорожно цепляясь за них, и тут же падает на колени. Ошейник с цепью, о котором он забыл, не дает подняться и выпрямиться во весь рост.
Он ощупывает его пальцами. Тяжелый ошейник, грубо склепанный, не снять, не перепилить. Пальцы перебирают цепь, звено за звеном. Кажется, он знает каждую щербинку, каждую заусенцу. Но нет, слабые человеческие руки не в силах ее разорвать... Все рабы мечтают о побеге, и он не исключение, но он хорошо помнит, как совсем недавно поймали беглеца и бросили в садок с муренами. Деметрий поежился — до сих пор в его ушах стоят предсмертные крики несчастного.
Глаза уже привыкли к темноте, да и сквозь узкую щель под потолком пробивается слабый серый свет зарождающегося утра. Новый день. Каждое утро Деметрий молится всем богам, которых знает, чтобы они прекратили его мучения. Каждое утро, каждый день, но боги отвернулись от него...
Деметрий хорошо помнит тот день, когда новый хозяин привел его и еще пятерых купленных вместе с ним рабов к себе на мельницу. Как радовался тогда Деметрий, что попал не в каменоломни! Мельница — это еда! Зерно, мука. Он не пропадет. Наивный... Хозяин был далеко не дурак, недаром так процветал. На шею рабам надели тяжелый жернов, чтобы они не могли дотянуться и положить в рот горсть муки или зерна. Сейчас уж нет ни старика Те, ни мальчишки Кайруса, ни той троицы нубийцев, имен которых он так и не узнал. Только он, некогда богатырской силы и роста человек, еще держался. Вспомнилось, как дома, в Эпире, он легко поднимал на руки жену и всех троих детишек сразу... Где они теперь?.. Когда-то ему казалось, что при любых обстоятельства лучше всего сохранить жизнь, какая бы она ни была. Сейчас он не колебался бы — кинулся бы на мечи римлян еще тогда, в том безнадежно проигранном сражении. Если б знал все заранее.

От каменной стены тянет холодом. Он привалился к теплому боку козы, баюкая ноющую старой болью руку. Пальцы на ней онемели, скрючились. Это после того, как сорвался тяжелый каменный круг, зацепил его краем и подмял под себя Кайруса и одного из черных нубийцев... Мальчишка еще жил какое-то время, хрипел, на губах лопались кровавые пузыри... Хозяин хотел подвесить его на цепях на съедения хищным птицам, все равно работать он уже не смог бы, но уже темнело, и зрелища не обещалось. Оставили на завтра, а ночью Кайрус умер...

Порой Деметрию казалось, что это происходит не с ним. Храбрый в прошлом воин, наводивший страх на врагов, - и жалкий раб, покорно подставляющий шею под ярмо и спину под кнут...
Он знал, что это можно прекратить. О, некоторые так и делали, не в силах вынести мучений. Что-то сломать, поднять руку на хозяина или его скотину. Но расплата была слишком мучительной: виновным отрубали носы и уши, с них живьем сдирали кожу, окунали в кипящее масло... Нет, такого он себе не пожелал бы. Какая-то часть его подсказывала, что он еще просто не дошел до такого предела, когда и такая смерть покажется избавлением. В глубине души он все еще надеялся на лучшее...

Скоро отворится дверь и один из рабов задаст корм козам, и безмозглая орда понесется в угол тесного закута, мемекая и толкаясь. И вода, острый запах свежей воды, который сводит с ума... Деметрий знал, что ему перепадет лишь то, что останется после коз. Несколько глотков затхлой воды из глиняной миски. Только бы чтобы никто не толкнул... Он во всех подробностях представил, как поднимет миску двумя руками, как величайшую драгоценность, как будет смаковать, растягивать каждый глоток драгоценной влаги, как оближет языком досуха растрескавшееся донце...

Козы сожрали все в округе, и их не выпускают пастись, но обязательно кормят и поят. Голодный, изможденный человек, прикованный за шею к крюку, с завистью смотрит на них. Пусть животных рано или поздно убьют, но хоть при жизни их не мучают, не морят голодом и непосильной работой, не бьют. Деметрия когда-нибудь ожидает крест, на котором он будет мучительно медленно умирать на потеху хозяину со свитой, или побои до смерти, или что-то еще, а козы умрут быстро и без мучений...

На колени падает кусок твердой, как камень, лепешки. Мужчина давится, стараясь разгрызть ее уцелевшими зубами, но сухой, без слюны, рот никак не желает проглатывать. Он торопится, потому что знает: времени почти нет. Через несколько минут отстегнут от стены крюк, грубо дернут за цепь, и погонят работать. Не успел дожевать, не допил или пролил — никого не волнует. Следующая порция — только завтра, если доживешь.

Ноги затекли за ночь. Он с трудом разгибается, чувствует, как скрипят натруженные суставы. Полуистлевший лоскут ткани, некогда бывший набедренной повязкой, еле держится на отощавшем — кожа да кости — теле. Слышно, как гремят цепи. Это из пристройки хозяйского дома выводят новых рабов. Конечно, хозяину нужна рабочая сила — не сам же он будет молоть зерно, дробить камень или поливать и обрабатывать многочисленные поля. Новички озираются по сторонам. Деметрий усмехается про себя: пройдет несколько дней, и они будут такими же, как и он, тупо смотрящими себе под ноги, только что по первости не такими тощими...

Сколько по времени они крутят тяжеленное колесо, он не помнит. Он вообще старается ни о чем не думать, чтобы не расходовать понапрасну силы. Только тупая боль в груди, грызшая его уже несколько дней, сегодня разошлась не на шутку, лишая его последних сил. Он падает, зацепившись шейным жерновом за выступ в стене, и едва не сворачивает себе шею. Встать он уже не в силах.

Даже жгучая боль от ударов бичом не может заставить его подняться. Он все еще в сознании, и тупо думает, что другие рабы сейчас ему благодарны, ведь из-за него у них появилась минутка отдыха. Он и сам всегда в таких ситуациях, не думая ни о чем другом, испытывал лишь мучительно-сладкое отдохновение в натруженных мышцах, мимолетно радуясь, что под бичами глухо стонет в этот раз не он...

Но, видно, богам не нужна была его смерть именно сейчас. Повинуясь команде надсмотрщика, рабы поднимают его на ноги. Изо рта тонкой струйкой бежит кровь, ноги не держат, подгибаются. Ему снимают с шеи жернов, защелкивают ошейник и волокут обратно в козлятник. Деметрий радуется незапланированному отдыху, ведь на улице еще не наступила темнота, но одновременно понимает, что конец близок. Хозяин не станет кормить обессилевшего раба, и лечить его не станет, значит... Сознание милостливо отключается, и он проваливается в забытье.

Утром явился сам Яури, любимчик хозяина. Такой же раб, как и Деметрий, он особо лютовал, чтобы снискать хозяйской милости. Демонстративно выплеснул миску с водой себе под ноги, дурашливо развел руками. Еще вчера Деметрий возмутился бы, а сегодня ему было все равно... Тупая боль в груди не унимается, сердце стучит тяжело, с перерывами и замираниями, и даже голод с жаждой, преследовавшие его уже давно, словно отдалились. Он тупо смотрит на Яури и будто не видит его.
Яури махнул рукой, и двое рабов из нового пополнения подхватили Деметрия и поволокли. Куда — ему было уже все равно. Босые ноги раздираются в кровь об острые камни, а он уже почти ничего не чувствует... Очнуться заставила острая боль в ногах. Его подвесили его на кресте, перебили ему голени. Осталось недолго, но смерть его будет мучительной. От бессильной злости он застонал...
День выдался хмурый и ненастный. С затянутого тучами беспросветно-серого неба моросит мелкий нудный дождь. Как в насмешку, чтобы подольше продлить его мучения, холодные капли стекают с волос, попадают на растрескавшиеся губы, он жадно облизывает влагу...

Хозяин удалился – зачем сейчас мокнуть? Самое интересное начнется через несколько часов, когда раб будет задыхаться. Куда-то отошел и оставленный присматривать за ним мальчишка. Деметрий остался один...

Он не знает, сколько провисел... Жар в груди стал одуряющим, нестерпимым. Вдруг его лба коснулось что-то холодное. Он с трудом разлепляет глаза и сквозь красный туман видит гражданина. Да, это не раб, а кто-то из свободных. Уж больно ухожен и горделиво держится. Деметрий с трудом шевелит распухшим языком. Сейчас бы плюнуть в эту сытую рожу, и все сразу закончится... Но слюны не было, только с каждым мгновением все труднее и труднее дышать...

- Ты меня слышишь? - сквозь шум крови в ушах звучит тихий голос. - Не говори ничего, просто моргни.

Деметрий моргает, ничего не понимая. Что это, зачем?..
- Ты знаешь, что умрешь? Ты не опираешься на ноги, и не предназначенные для этого мышцы вынуждены поднимать вес твоего тела. Они устанут, и ты задохнешься. Ты понимаешь меня?
Деметрий опять мигает. Он не понимает и половины сказанного, но почему-то ему кажется очень важным услышать то, что скажет сейчас этот странный незнакомец.

- Я могу тебя спасти. Я сниму тебя с креста. Я помню тебя, ты — Деметрий, это ведь ты нашел воду, новый источник... Но ты навсегда потеряешь себя как человека. Решайся. Или ты умрешь как человек, или твое человеческое существование прекратится, но начнется новое. Или умереть человеком, или существовать очень долго, без мучений и боли, но гонимым и проклинаемым. Ну?
Ему вспомнился белокурый мальчик, говоривший на каком-то варварском языке. Мальчуган прислуживал хозяину дома. Это большая редкость — белые волосы и светлые глаза, хозяин холил и лелеял его, насколько это понятие можно применить к рабу. И вот мальчик случайно уронил лучшую тунику хозяина. Тот увидел и повелел наказать виновного плетьми. Мальчугана уложили на скамью, сорвали нехитрую накидку. Били с оттяжкой. Первый удар обрушился на плечи, второй — чуть ниже. Брызнула кровь. С первого же удара мальчик застонал, с третьего начал кричать.

Палач невозмутимо покрывал его спину, ягодицы, бедра параллельными рубцами. Мальчик не кричал уже — визжал. Потом палач переменил позицию, встал с другой стороны, и теперь уже тело несчастного рубцы покрывали крест-накрест. Деметрий дернулся, он был еще новичком, только-только попавшим в рабство. Он видел всякое, но тут истязают ни за что! Ведь мальчишку убьют, засекут насмерть... Но на его плечо тяжело легла рука. Иссушенный солнцем и работой старик прошептал: «Хочешь лечь рядом?..» Нет, он не хотел. Не хотел, и смотрел, как плеть перепоясывала худенькое тело. Мальчик уже не визжал. Он тихо, прерывисто стонал. А потом и стоны прекратились... Деметрий слышал только свист плети. Сколько еще стегали безжизненное тело?.. Тогда он не кинулся на помощь, не отбил мальчишку. И никто не отбил. И никого из тех, с кем Деметрий наблюдал за экзекуцией, не отбили, никому из них не помогли в их скорбный час. А здесь, сейчас, ему протягивают руку...

Деметрий понял лишь одно — он будет жить. Он будет жить долго, без боли, и найдет возможность поквитаться со всеми, кто довел его до такого. Он совершенно не обратил внимание на «гонимый и проклинаемый», а может, и не расслышал. Из последних сил, цепляясь за ускользающее из-за удушья сознание, он кивнул...

Бонус-глава. Феликс. Flashback.

- Руди, дорогой мой, она того не стоит, - пожилой полный человек в ослепительно белой рубашке и меховом жилете тяжело откинулся в кресле. - Неужели ты всерьез думаешь, что Францу непременно надо положить за нее голову? - с несвойственной его возрасту и комплекции резвостью он живо придвинулся к собеседнику, хрупкому старичку с морщинистым лицом. - Ты представляешь, что будет с тобой, с Паулой, с Анхен, с детьми в конце концов?..
Руди тоскливо вздохнул. Нет, неужели не получится и здесь?.. Неужели друг его детства, Фридрих Манн, Фрици с вечно сопливым носом, который постоянно пасся в их доме в расчете на то, что матушка угостит его супом, и так высоко поднявшийся сейчас, неужели он откажет?..
- Что именно ты от меня хочешь, Руди? - хозяин дома закурил дорогую сигару. Руди машинально отметил, что ему не предложили. - Чтобы я напряг свои связи и вытащил Хелен из концлагеря?..
Рудольф подобрался. Теперь он уже не казался разбитым стариком, да и какой он старик?.. Он умоляюще смотрел на друга детства. Как прихотливо играет нами судьба... Фрици, выходец из семьи мелких торговцев, просто обязан был разориться в кризисе 20-х годов, но, поди ж ты, не только не разорился, а неимоверно разбогател, нахапал столько, что останется и детям его, и внукам. Его же семья, наоборот, хлебнула досыта. Но ничего, выкарабкались и жили дальше, растили детей. Они вместе посмеивались бы на старости лет, вспоминая, как когда-то сын Фрици Феликс чуть было не отбил у его сына Франца невесту Хелен, если бы не одно но: Хелен еврейка. Девушка была ослепительно хороша собой: высокая, статная, с огромными черными глазами и роскошными волосами. И детишки родились у них на загляденье: Ади и Паульхен. Сердце Рудольфа сжалось. Где они сейчас?..
- Руди, ты слышишь меня? - голос Фрици вывел его из задумчивости.
- Да-да, слышу. - Рудольф непослушными пальцами ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Прямо на него со стены смотрел фюрер германской империи Адольф Гитлер, и под его взглядом Рудольфу делалось нехорошо. - Сейчас... - дрожащие пальцы никак не могли извлечь из внутреннего кармана конверт, - сейчас, - бестолково бормотал он.
Конверт из скверной бумаги предательски дрожал в руке. Здесь было все, что семья Рудольфа смогла собрать. Что будет потом, если Хелен выпустят, Рудольф не думал. Денег, чтобы эмигрировать хоть куда-нибудь из охваченной коричневой чумой Германии, не было, подходящих связей тоже. Но и оставить все как есть старый Руди не мог. Он не разделял антисемитских взглядов верхушки рейха и очень надеялся, что Фрици тоже.
- Что это? - в голосе Фридриха звенел металл. - Рудольф Андерс. Что. Это. Такое?
Наверное, в глазах Рудольфа было столько отчаяния, что Фридрих просто сунул конверт обратно ему за пазуху. Сунул, и зашептал жарко:
- С ума сошел? Предлагать мне взятку?
Он хотел сказать что-то еще, но на лестнице, задрапированной ковровой дорожкой, послышались шаги.
Старики отпрянули друг от друга. Высокий, хрупкий, словно высохший, Рудольф с красными пятнами на морщинистых щеках, и приземистый, полный, с апоплексическим красным лицом Фридрих. Они оба смотрели на лестницу, по которой легко сбегал Феликс.
Рудольф изо всех сил ненавидел СС, но даже он вынужден был признать, что Феликсу очень шла черная форма. Громадный, как скала, весь состоявший из великолепных, рельефных мускулов, юноша обладал типично арийской внешностью. Русые, слегка волнистые волосы довольно светлого оттенка, высокий чистый лоб, наполовину скрытый красивой волной челки, бледно-голубые глаза-льдинки, прямой тонкий породистый нос, жесткая линия губ правильной формы, белая нежная кожа. В школе его называли красавчиком. Сейчас он был живым олицетворением преуспевающего офицера войск фюрера. Рудольф знал Феликса с младенчества. Мальчик никогда не блистал умом. Не дурачок, нет, но школу окончил только благодаря деньгам и связям отца. А когда наци пришли к власти, оказалось, что пудовые кулаки и бычья шея Манна-младшего как нельзя более востребованы в новом обществе.
К тридцати трем годам он носил звание оберштурмфюрера и был пристроен отцом в одно из подразделений СС. Куда именно, Рудольф не знал и не считал себя вправе спрашивать. Да и не хотел знать.
- Сын, у нас гость, - поднялся навстречу Фридрих.
Феликс холодно смерил взглядом Рудольфа с головы до ног и скривился, как будто увидел паука. Затем подошел почти вплотную, навис над сухощавым Рудольфом и брезгливо процедил:
- А, какие люди… Как там поживает милашка Хелен? Еврейкам очень идет желтая звезда.
Он выжидательно покачивался с носков на пятки, заложив руки за спину.
- Ты же ухаживал за ней... - выдавил Рудольф.
- Главное для арийца — иметь точный и быстрый рефлекс! - расхохотался Феликс. - Потренироваться на неполноценных...
Рудольф беспомощно оглянулся, но друг детства не собирался вмешиваться в разговор. Не слушая, что дальше скажет бравый офицер, он развернулся и вышел из комнаты, тяжело подволакивая ноги, и заспешил прочь, подальше от этого дома, чтобы никогда больше сюда не возвращаться...

Дождь, дождь, дождь... Гнусная морось вот уже который день падает с неба и смешивается с серой хлябью на земле. Изможденные женщины в рванье стоят третий час подряд. Еле живые, голодные, смертельно уставшие после работы, они не понимают бессмысленного и беспощадного многочасового стояния в грязи. Разных национальностей, молодые и старые, сейчас они все кажутся одинаковыми, их серые, изможденные лица ничего не выражают.
Мимо бесконечной шеренги идут пятеро. Сытые и здоровые, в накидках от дождя и добротных сапогах, со скалящейся овчаркой на поводке, они ощупывают взглядами тела и лица.
- Эта... эта... эта... - огромного роста офицер в черной фуражке тычет рукой в перчатке. Эсэсманы проворно выталкивают из шеренги нелепые тощие фигуры в полосатых лохмотьях. - Эта...
Неожиданно офицер останавливается. Всматривается. Женщина опускает голову. Из-под мокрой драной косынки выбиваются короткие седые космы. Офицер стеком поднимает ей подбородок и долго смотрит в глаза. Женщина что-то шепчет обветренными бескровными губами. На груди — нашивка «P» - знак, что женщина — полька. Офицер внимательно всматривается в огромные черные глаза в обрамлении густых темных ресниц. Его губы расплываются в ехидной ухмылке, от которой женщина съеживается, сжимается.
- Узнала? - тихонько спрашивает он.
Женщина молчит, с ужасом смотрит на него.
- Ну, и что мне с тобой делать?
- Фальке, - офицер оборачивается к свите. - Почему в вашей образцовой канцелярии допущен подлог? Какая же это полька?
- Виноват! - вытягивается молоденький Фальке.
- Эта. - Тычет стеком офицер.
Женщину выталкивают из строя.
Офицер долго смотрит на нее. От былой красоты не осталось и следа. Беззубая старуха с седыми космами. Это от нее он потерял когда-то голову. Роскошные черные волосы, заплетенные в косу и уложенные венком на голове. Ему, истинному арийцу, она предпочла этого замухрышку с книжками — Франца. Но ничего, Феликс Манн вспомнил, как с наслаждением месил кулаками выскочку, посмевшего усомниться в фюрере, самом фюрере, и запятнавшего себя связью с расово неполноценной! Как тот ползал на четвереньках, пытаясь встать, как корчился у его ног. О, он расквитался с ним за все!..
Он устранил всех, кто был свидетелем его позора — никто не должен знать, что Феликс Манн когда-то любил еврейку. Всех, да, видно, не всех. Она сама и осталась. Стоит и смотрит на него, уже не таясь, со странным вызовом в глазах.
И он отвел руку для удара. Одного удара хватило бы, даже одного несильного толчка бы было достаточно, чтобы истощенная женщина упала в грязь. Он, не помня себя, бил и бил ее ногами, и ее голова беспомощно моталась из стороны в сторону...

...Однажды ночью он проснулся от ощущения чьего-то присутствия. В тусклом свете ночника была видна неясная фигура. Некто в мокром дождевике, не двигаясь, навис над ним. Он скосил глаза — на тумбочке, где он всегда оставлял оружие, ничего не было. Незнакомец проследил за ним взглядом и широко улыбнулся, обнажив ослепительно белые ровные зубы. Феликс встретился с ним глазами и обмер: такого просто не бывает, этого не может быть! Это же тот самый старикашка из недобитых, чудом уцелевших членов сопротивления, за которыми они так долго охотились. Это его он бросил умирать на плацу прошлой весной, для устрашения запретив приближаться к нему и оказывать помощь... Не может быть, он же должен быть мертв!..
- Господин офицер! - ухмыльнулся старик. Кроваво-красные глаза, не мигая, смотрели на Феликса. - Вас-то я и ищу. Мне несподручно, объявят тревогу, начнется стрельба, а вас все знают. Вы уж сами, своими, так сказать, руками...
Старик, неожиданно сильно для его возраста и комплекции стиснул горло Феликса ледяной хваткой. Феликс в ужасе захрипел, забился. Последнее, что он почувствовал, была дикая, нечеловеческая боль, огненной волной пошедшая от левого плеча...

Бонус - глава. Аро. Flashback.

В огромной комнате под сводчатым потолком было темно. Громадная кровать была наполовину закрыта пологом, и слабый свет догоравшей свечи не мог рассеять зловещий сумрак этого места. На высоких подушках полулежал человек. Длинные спутанные волосы разметались нечесаной гривой по дорогим, украшенным искусной вышивкой наволочкам, худые пальцы теребили разорванный ворот роскошной белой рубахи. Он тяжело, с присвистом дышал, и порою пальцы, срываясь с ворота, скребли тонкую шею, на которой канатами напрягались в такт дыханию вены. Перед его глазами проходила вся жизнь...
...Аро, сын богатого землевладельца Матьяша Фейеша, упрямого, унаследовал прозвище отца. Уж чего-чего, а настойчивости и упрямства ему не занимать! И если отец, не разбирая средств, прибирал к рукам окрестные земли, рогом упирался, но подмял-таки под себя всех соседей, то Аро, как называла его матушка, сокращая Амброзиу, пошел дальше. Была у него задумка: стать правой рукой Иштвана Святого — венгерского короля, или даже... Но человек, как говорится, располагает... Пока Аро управлялся в своем Шомодье, все теплые места были забиты. Ну и бог с ними, все начинается с малого. Для начала стать ишпаном, начальником королевского комитата {административно-территориального округа}, а уж потом...
Но где было тягаться сыну хоть и пройдошистого, но торгаша, которого держали на уровне «подай-принеси-пошел вон» с породистой аристократией!.. Аро хоть и взбирался по иерархической лестнице, но прекрасно понимал, что до верха ему не добраться. Не добраться, черт возьми, никогда.
И тогда он решил подойти с другой стороны. Если в его руках будет вечность, он успеет все и обязательно поквитается с этими чванливыми ничтожествами, которые ни во что не ставили его!..
Да, если в его руках будет вечность! Стать вечным, бессмертным — чем не цель в этой жизни! И Аро начал искать. Не сам, понятно, негоже ему самому, запершись в вонючей келье, смешивать в ретортах всякую дрянь или резать лягушек. Он поселил в своем замке нескольких алхимиков, клятвенно обещавших ему, что решение будет найдено.
Смертельно больной человек, сжав кулаки, заскрежетал зубами. О эти наглецы, именовавшие себя учеными!.. За столько лет они ни на шаг не приблизились к цели. И когда в очередной раз один из них, как обычно, пообещал, что еще чуть-чуть... О, он, Аро, не стал слушать. Собрал всех слуг, вывел в круг этих «мудрецов» и посадил одного из них на кол. Для острастки, чтобы оставшиеся искали побыстрее...
И вот тогда идеи посыпались одна за другой. Испугались эти дармоеды за свою шкуру. Да и сам он был уже не юношей — незаметно пролетели годы, ему подбиралось к сорока. Уже умер Иштван Святой, на трон взошел Петр Орсеоло, а Аро давно оставил идею встать подле короля. Короли приходят и уходят, и мирская слава приходит и уходит, а у него есть шанс жить вечно!.. Вот тогда, наоборот, все короли будут у его ног. А он тогда еще подумает, с кем делиться секретом...
Что только не предлагали ему, чего только он не делал! И принимал каждодневно ванну из молока белых кобылиц, и пил кубками (от одного только воспоминания об этом сжимался спазмами желудок) кровь юных девственниц, и принимал ванны из крови новорожденных младенцев, и услаждал свой взор танцами юных девушек... Все в пустую, все тщетно. Не помогало ничего.
Он повелел казнить этих ученых выскочек, укравших у него годы жизни, и набрал новых. Новые были ничуть не лучше, он казнил и их... Желающих связать свою жизнь с одержимым Аро Фейешем больше не нашлось. Его боялись и ненавидели. Окрестные селения почти обезлюдели после его экспериментов.
А тут еще напала на Аро хворь. Все началось с кашля. Покашливал он давно, и лекари рекомендовали ему кто свежий павлиний помет, кто лягушачьи потроха, кто настойку из орехов, собранных в полночь, но лучше не становилось. Однако и хуже не было. Аро для острастки отрубил голову самому нерадивому лекаришке, оставшиеся в живых затрясли своими козлиными бородами, изображая работу мысли. Ха, работу мысли! Если бы были у них мозги, они давно бы нашли, как ему помочь. Потому что подставить шею под топор может только полный идиот, а Аро все больше убеждался, что среди этих лекаришек и алхимиков других и не бывает.
Шли месяцы, Аро кашлял, дела не продвигались. По ночам его трясло от озноба, подушки и простыни насквозь пропитывались потом, и в один прекрасный день он с ужасом понял, что ему осталось недолго.
Жить! Всегда так легко отнимавший чужие жизни, он слишком дорожил своей, чтобы так просто отдать ее. Всю жизнь презиравший божьи заветы, теперь он сделался ревностным католиком, денно и нощно просящим о божьей милости, — вдруг поможет.
Слабость, незаметно подкравшись, все больше и больше забирала силы. Крепкий, кряжистый человек, который мог одним ударом напополам разрубить всадника, теперь он не мог даже толком взмахнуть мечом. Все чаще и чаще, прокашливаясь, он сплевывал кровью, словно организм, в который он заливал кровь чужую, теперь мстил и отдавал свою.
Аро чувствовал почти физически, как уходит его время. Утекает, словно песок сквозь пальцы...
Совсем плохо ему стало после памятной охоты. Он уже слышал, как трубили в рога загонщики, как совсем рядом с треском ломился сквозь кусты обезумевший зверь, как подняли на изготовку луки прихлебатели из его свиты...
Что-то почуявший конь сломя голову понесся в глубь чащобы. Не у одного него понесся, но все прочие были здоровыми и отлично держались в седле, а он...
После того, как принесли его в замок, Аро уже не вставал. Силы растаяли полностью.
Иногда он просил зеркало. В тусклом овале отражался бледный изможденный человек. Нос, глаза, скулы, обтянутые восковой кожей, — казалось, только они и остались на лице, на щеках красными пятнами горел лихорадочный румянец. Старуха-служанка не успевала ставить компрессы на пылающий жаром лоб. Теперь уже он не выкашливал кровавые прожилки, а боялся захлебнуться кровью, когда внутри него словно лопался горячий пузырь...
Аро вспомнил, как попросил вчера утром поднести его к окну. Первый снег, робкий и чистый, покрыл все вокруг. Мерно прядая ушами, тащила телегу худая лошаденка. Мужик снял шапку и перекрестился, оглянувшись на замок, а затем выехал в открытые для него ворота...
Неужели это будет последним, что он увидит в жизни?.. Исхудалая рука нащупала витой шнур звонка. Аро несильно потянул и услышал, как где-то в отдалении брякнул колокольчик. Бесшумно отворилась дверь, и вошла служанка.
Аро молча поманил ее рукой.
- Ласло... так не вернулся?..
Ласло, единственный сын, сгинул этим летом. Странная история. В окрестностях тогда начали пропадать люди. Пока один за другим исчезали крестьяне, никто не переживал: ну мало ли что могло случиться, утонул ли кто, или задрал кого на охоте зверь, дело, в общем, житейское. Но здесь! Аро приказал перевернуть все вверх дном. Ничего, ни следа.
Впрочем, пропавших иногда кто-то видел. Встретили как-то мельника, исчезнувшего самым первым. Говорят, странная это была встреча. Группа всадников заметила его на опушке. К людям он не подошел, хотя те звали его и кричали, а самое главное, к мельнице своей, за которую он перегрыз горло бы любому, так и не вернулся.
Эх, сын, сын. За своими делами и заботами Аро как-то не обращал на него внимания, все как-то руки не доходили, и рос Ласло без подобающей учтивости. То есть на людях-то сын почитал отца, а один на один... Но Аро его любил и позволял ему то, чего не позволил бы никому и никогда. Даже насмешки над своей идеей вечной жизни прощал.
И вот сын пропал, и следов не найти... Аро каждый день справлялся о нем, теребил старуху-служанку. Та, помнящая Аро еще малышом, только качала головой. Это для всех Аро — грозный властитель душ и тел, а для нее — малыш-проказник, когда-то давно гонявший воробьев в папенькином саду. Меняет она компресс на горячем лбу и пришептывает что-то... И то ли кажется Аро, то ли в самом деле становится ему чуточку легче...
Вот и сейчас она, присев на краешек кровати больного, приподняла его за исхудалые плечи и, придерживая за края кружку, дала ему выпить пахучий взвар. Аро выхлебывает теплое варево, и от этого нехитрого усилия покрывается потом.
- Не... вернулся?.. - повторяет он.
Старуха качает головой.
Аро в изнеможении откидывается на подушки. Даже нормально лечь он уже не может. Проклятый кашель нападает на него, взрывает изнутри натруженные легкие, и он сгибается в остервенелом припадке, выплевывая на белоснежные простыни алую кровь...
Увидеть бы сына... Успеть бы его увидеть...
Утомленный мыслями, он забывается в глубоком сне. Старуха неподвижно сидит рядом, легонько гладя исхудалую, костлявую ладонь. Больной дышит тяжело, с присвистом, на губах запеклась выкашлянная кровь. Старуха легкими движениями протирает лицо хозяина, осторожно смывает кровь и убирает со лба слипшиеся потные пряди волос. Совсем плох... Сколько ему осталось?..
...Просыпается Аро от того, что кто-то приглушенно вскрикивает. Слышно, как что-то упало. Аро приподнимается на дрожащих руках, пододвигает к себе свечу.
В открывшуюся дверь вбегает старая служанка. Чепец на ее голове помят, седые космы неопрятно высовываются из него — старуха спала. В дрожащих руках подпрыгивает подсвечник. От колеблющихся огоньков на стенах мечутся фантастические тени. Старуха почти от двери кричит проседающим старческим фальцетом:
- Ласло!.. Наш молодой хозяин вернулся!..
У Аро перехватывает дыхание. Дождался... Он старается подняться, спустить ноги на пол, но бессильно падает на подушки.
И тут входит он...
Отстраняя служанку, выставляя ее за дверь, широкой походкой, которую отец отличит из тысячи, в наполненную запахами болезни и смерти комнату входит сын. На нем широкий и долгий, до пят, плащ, сапоги гулко стучат по каменному полу. Непокрытая голова с длинными черными волосами вся в снегу.
Сын подходит к кровати отца и молча смотрит. Аро силится привстать, но силы окончательно оставляют его.
- Ласло... - только и выговаривает он, протягивая руку.
Сын касается его руки своими пальцами. Кажется ли так Аро, горяча ли его истаявшая в нездоровье рука, но пальцы сына холодны, как снег...
- Отец! - голос юноши серебристым колокольчиком прозвучал в гулкой комнате. - Отец, я нашел то, что ты так долго искал.
- Долго искал ... - эхом повторил Аро. - Что?..
- Вечную жизнь, - с усмешкой отвечает юноша.
- Поздно... - шепчет Аро. Теперь, на пороге смерти, все земное, суетное уже не волнует его. Он понимает, что осталось недолго.
- Не поздно, отнюдь.
Юноша вынимает из слабеющих рук отца свечу, поднимает ее ближе к своему лицу. Аро бестрепетно смотрит в кроваво-красные глаза. Нет, это не сын, это дьявол искушает его.
- Ты не сын мой... - шепчет Аро. - Что тебе нужно и кто ты?..
- Я пришел дать тебе то, что ты так ревностно искал. Говорят, вечность — это проклятие, недаром господь не дает ее нам. Вот и попробуешь.
Дьявол с лицом сына и глазами смерти заливисто хохочет. Этот хохот, в котором не было ничего человеческого, был последним, что услышал Аро...