//twilightmovie.ucoz.com - сайт о вампирах. Дневники вампира; Настоящая кровь; Сага Сумерки - Форум

- Как ты думаешь, как она смогла справиться со всем этим? Она несколько раз видела призраков, а в конце еще и Майлс умер!

- Но гувернантка была помешанной. Она боготворила Джейн Эйр, - он замолчал, и посмотрел в мое смущенное лицо. - Это роман Шарлотты Бронте. Джейн - гувернантка, она влюбляется и женится на своем хозяине. - Я понимающе кивнула, обдумывая информацию, он продолжил. - Так или иначе, она боготворила Джейн Эйр. Писательница отчаянно хотела быть всем для своего богатого мужа, вероятно, это и повлекло за собой такое живое воображение. Плюс, никто больше никогда не признавался, что видел призраков.

- Хорошо, а что с Майлсом?

-Я… у меня никогда не получалось понять это, - я улыбнулась, услышав, как ослабевает уверенность в его голосе. Вчера Эдвард выбрал для меня "Поворот Винта" новеллу о призраках Генри Джеймсона. Часть меня задавалась вопросом, неужели он выбрал для меня эту небольшую историю, для того что бы мы могли скорее увидеться? Я надеялась на это. - Возможно, автор сделал это нарочно. Может быть, он хотел, чтобы люди думали иначе?

- Да, может быть, - усмехнулся он.

Вчера, около часа, мы говорили о "Мизери", и он оставался самым непонятным человеком, которого я встречала в своей жизни, хотя нужно признать, что я встречала их немного.

Иногда, казалось, что он очень далеко. Его слова были четко продуманы, сам он излучал напряжение, что заставляло меня нервничать. И как только беседа подходила к концу, я взглядом искала медсестру, чтобы попросить увезти меня в палату, как он начинал задавать запутанные вопросы, или рассказывать о своих наблюдениях в тексте. Он действительно хотел общаться со мной, но старался избегать разговоров о личном. Я и не возражала. Его глаза загорались, когда он говорил о чем-то волнующем его.

Наши кресла стояли рядом с телевизором. Предполагаю, что мы выглядели очень жалко - побитые и бледные люди, обсуждающие разнообразие книг в библиотеке. Но мои разговоры с ним были мимолетными мгновеньями нормальной жизни. Я не стану жалеть его за все, что причиняет ему боль, взамен, он дает мне время, проведенное с ним. Думаю, он нуждается в этом так же, как и я.

- Итак, эти два романа ты прочла за три дня. А ты быстро читаешь, - это простое предложение, похоже на комплимент, но я не уверенна, что заслуживаю этого. В конце концов, это было бы не так, если бы я делала что-то еще.

- Я должна поблагодарить доктора Каллена. Я попросила медсестру привезти меня сюда, по совету доктора.

- Или поблагодарить меня за мои замечательные рекомендации, - его бровь дернулась, словно пытаясь изогнуться, но шов, о котором он забыл, сразу же прервал его движение, и он сморщил нос от боли. Я попыталась скрыть улыбку, но чувство внезапной боли было настолько мне знакомым, что я не смогла сдержать ее. Эдвард немного опустил голову, так наши глаза были на одном уровне, он просто смотрел на меня, уголки его губ слегка подрагивали, это говорило мне, что он не был серьезен. Я старалась, по крайней мере, выглядеть виноватой.

- Я действительно должна поблагодарить тебя за помощь. Каждый мой день, проведенный здесь, так похож на другие… это однообразие начинает сводить меня с ума.

Эдвард задержал дыхание, его челюсть напряглась, он тяжело вдыхал и выдыхал, начиная понемногу успокаиваться. Его прищуренный взгляд, говорил, что он не собирается делиться своими мыслями. Я была лишена навыков общения и совсем не понимала, сказала ли я что-то такое, что могло помешать нашему легкому подшучиванию. И даже если я сказала что-то не то, то я не знала, что могла бы сделать, чтоб исправить ситуацию. Неизвестное чувство обиды, надолго задерживалось в моих мыслях. Всегда легко вселяясь, оно подавляло мое хорошее настроение. Но я не могла оставить его, и прийти в другой день. Поэтому, я только ждала, пока самообладание вернется к нему.

Как я и думала, его выражение лица через минуту смягчилось, и я мысленно радовалась его маленькому успеху.

- Значит, ты любишь читать? - спросил он.

- Да, - легкая улыбка появилась на лице, - я… это одно из… - но не стала продолжать. Я не хотела углубляться в личную теорию, ведь это могло расстроить его.

- Это одно из чего?

Я отрицательно замотала головой, и начала просматривать страницы книги, что он выбрал для меня.

- Эй, - я подняла взгляд, и он смотрел на меня. Его лицо все еще оставалось строгим, но присутствовал намек на мягкость. - Ты можешь рассказать мне.

- Я… - я не была уверенна, почему об этом было настолько трудно говорить. Я никому не рассказывала об этом, единственный кто знает это мой невропатолог доктор Хэйл. Большим пальцем я провела по краю книги, тихо шурша страничками.

Спрятав взгляд от своего собеседника, я начала тихо говорить:

- Я рассказывала тебе, что ничего не помню о своей жизни до падения, и не могу вспомнить. Все, что я когда-либо испытывала вне этой больницы, как чистый лист бумаги. Но у меня были некоторые неопределенные невероятно туманные вспышки воспоминаний. Я видела, как подтянув ноги к груди, я держала в руках книгу с потертыми страничками цвета слоновой кости… так или иначе, я просто знаю, что делала это раньше. Думаю, что, возможно, в прошлом я даже любила читать. А когда ты дал мне тот роман, я поняла, что нашла свой мир на страницах этой книги. Это первое значащее и волнующее для меня чувство, которое было у меня после комы.

Я замолчала, нас снова окружила тишина. Он тоже молчал, и я была немного обижена: я рассказала этому мужчине, который, по существу, был незнакомцем – единственную вещь, которую понимала и являющуюся для меня очень важной. Эта неудобная тишина заставляла меня очень сильно нервничать. Я не сказала ничего такого, что было не верным, таким образом, смущение было излишним. Кто он такой, что бы судить меня, за мои мысли? По крайней мере, я смогла поговорить об этом.

Я гордо подняла подбородок, встретившись с ним взглядом… и он улыбался мне.

- Ты очень наблюдательна, - сказал он, его взгляд был затуманенным, он пытался понять меня. Его выражение лица, бесспорно, было теплым, несмотря на противоречия, и я, снова, была смущена.

- Ха?

Он мягко рассмеялся и встряхнул головой.

- То, как ты объясняешь свои мысли… это просто невероятно. Ты видишь так много.

- Гм… спасибо?

Эдвард снова рассмеялся. С тех пор как я видела его вчера, он побрился, но на лице оставалась легкая щетина; пластырь в форме бабочки сняли с его челюсти, открывая глубокую рваную рану, которая только начинала заживать. Большая часть кожи лица была покрыта разноцветными синяками от ушибов, но когда он улыбался, эти недостатки было легко не замечать.

- Это неплохо, честно.

- Тук-тук, - наши взгляды устремились к двери, где стояла медсестра Коуп, ее холодная улыбка, контрастировала с ее яркой медицинской формой в цветочек. - Мистер Мейсен, вы готов возвращаться в вашу палату?

Я поймала его непонятный взгляд на себе, и в моем животе все перевернулось.

- Да, конечно. Только позвольте, я захвачу книгу. - Он взял книгу со стола около него, бросая ее на колени. - Знаешь, если хочешь, можешь приходить ко мне в палату, - он провел пальцами по волосам, когда говорил, - может быть после ленча, мы могли бы поговорить о книгах или еще, о чем-нибудь… я хотел бы этого.

- О… мм, хорошо, - заикаясь, сказала я, и была озадачена его настроением, но успокоилась, когда он улыбнулся мне прежде, чем уехать.

Я знала о нем очень мало. И не могла привыкнуть к смене его настроения и загадочной речи. Но поглядев на роман, что держала в руках, я знала, что завтра, после ленча, я буду в комнате 3B.

***

- Есть ли жалобы на головные боли или тошноту, после долгих действий? - я удивленно взглянула на доктора Хэйл, она полуулыбнулась и продолжила. - Хорошо, были ли головные боли или тошнота после тридцати минут сидения на стуле?

- А, нет, не было.

Она что-то быстро записала в своем журнале и остановилась, начала слегка постукивать наманикюренными пальцами по обложке.

- А какие-нибудь воспоминания, или вспышки памяти как те, что были на прошлой неделе? - ее голос стал более мягким, вроде как она знала мой ответ еще до того как задала свой вопрос. Как правило, доктор Хэйл была беспристрастной, и я слышала, как некоторые медсестры жаловались на ее характер. Но никто не отрицал то, как она заботилась о своих пациентах.

- Нет, ничего. - Ответ больше не был таким тяжелым. – Хотя, я последовала одному из своих предчувствий. - Она продолжала что-то записывать на бумаге.

- Да? - она встретилась со мной взглядом, продолжая записывать.

- Да. Я начала читать книги.

Отложив свой журнал, она достала мои результаты томографии из большой папки, поднесла их к свету, не перерывая нашего разговора.

- Ну что ж, я рада, что ты нашла себе занятие и приятно проводишь время.

Я немного слышала от медсестер про отношения Эдварда Мейсена и доктора Хэйл. Она невеста его брата, на этом мои познания заканчиваются. Если кто-то и может рассказать мне больше о нем, так это кто-то из его семьи. Я смотрела, как она делает записи в журнале, оставляет заметки и подумала, что стоит попробовать.

- Один из пациентов на этом этаже помогает мне с выбором. Эдвард…

- Я слышала, - резко отрезала она. Я немного оторопела от такого ответа, а пальцами нервно сжала одеяло. Я даже была не рада, что подняла эту тему. Доктор Хэйл прочистила горло и перестала делать пометки. - Прости, это было резко. Я понимаю, что ты не знаешь о медицинской этике, но все же, я не могу обсуждать с тобой других пациентов.

Я медленно моргнула с улыбкой на лице, ее извинения лишь доказали то, что я заметила, во время нашего недавнего разговора с Эдвардом. Из-за больших пробелов в моем понимании людей, было невероятно трудно поддерживать беседу. Мне не хватает основных навыков социального взаимодействия. Часто задаю неуместными вопросы, стремясь узнать все, что хочу. Когда доктор Хэйл упомянула о неприкосновенности частной жизни, это стало ясным, но оно не пришло само. Это угнетало.

Мое настроение значительно ухудшилось, мои прежние переживания о том, что бы поговорить с Эдвардом после обеда, превратились в назойливое жужжание, и я не могла заставить себя поднять взгляд, когда она снова заговорила.

- Ладно, хорошо, компьютерная томография показала, что почти весь отек сошел, и как мы говорили раньше, повреждение, кажется, должно быть минимальным. Учитывая продолжительность комы, тебе очень повезло. - Эта фраза всегда вызывала у меня насмешку, но я сумела сдержать ее на этот раз.- Мне только нужно, чтобы ты сконцентрировались на выздоровлении, и не зацикливались на амнезии. Мы должны позволить этому развиваться со своей скоростью.

- Хорошо.

Доктор Хэйл собрала свои вещи, аккуратно кладя серебряную ручку в карман, так чтобы она зацепилась за материал.

- Я зайду завтра, чтобы проверить как твои дела.

Она сложила свои записи обратно в папку и положила результаты сканирования на свое место, перед тем как выйти, цокая маленькими каблучками по плитке. Но как только она дошла до холла ее быстрый шаг замедлился. Она резко остановилась и посмотрела на меня. Ее лицо было нерешительным, аккуратным движением пальцев поправила золотистые локоны, падающие на лицо.

- Могу ли я попросить тебя о кое-чем личном? - ее голос слегка повысился, а рукой она вцепилась в дверную раму как за спасательный круг. Я никогда не видела ее настолько отстраненной от докторской маски, я кивнула головой, невообразимо рада такому изменению. Доктор Розали Хэйл была спрятана и отодвинута на задний план.

- Если ты увидишь его, скажи, что Эммет беспокоится, и хотел бы поговорить с ним.

Прежде чем я успела что-либо спросить, она быстро развернулась и зашагала, цокая каблучками по полу, потрясенная, но все так же превосходящая над всеми.

Elégie Adagio
Любовное соглашение

- Тайлер, мы разговариваем только о книгах.

- Да-да, как скажешь, милая, - промурлыкал он себе под нос.

Я подняла руку, чтобы показать маленькую книгу, которую я взяла с собой.

- Честно, только о книгах.

Он остановился и с удивлением посмотрел на меня.

- Ты серьезно? - я закатила глаза.

- А я разве не так сказала?

- Но как ты можешь говорить с ним только о литературе? На вид он очень даже ничего, хоть и придурок. - На секунду он задумался. - Хотя, это делает его более привлекательным.

От слов Тайлера я покраснела. Я не слишком задумывалась о внешнем виде Эдварда, и сейчас, точно было неподходящее время думать об этом.

- Я не… мы только… - я пыталась объяснить наши разговоры, хотя, знала, что Тайлер не поймет. Я просто добавила, - он не придурок.

- Ну, для тебя, может, и нет.

- Что ты имеешь в виду?- спросила я с удивлением.

- Я заходил к нему дважды, ну чтобы спросить как у него дела, может он хочет воды или ему нужно принять лекарство ну и, в общем, обычные вопросы. И оба раза он просто смотрел на меня до тех пор, пока я не ушел. Тем более, я слышал, как медсестры жаловались на то, как с ним сложно. Им приходилось отказывать посетителям дважды, - он поднял два пальца в знак мира, - потому что он отказывается принимать посетителей. Это реально странно.

Эту сторону Эдварда я не видела со времени нашей первой встречи пять дней назад, и он относился ко мне так нежно с тех пор, что я подумала, это был единственный случай. Я хотела спрятать эти слова как можно дальше, но мои познания о нем были настолько малы, что я не могла этого сделать. Почему он относился ко мне не так как к остальным в больнице? Если у него были посетители, то почему он по собственной воле не хотел их видеть?

- Я совсем не знаю его, - были мои слова оправданием? Хотя, они меня не беспокоили. Наоборот, они приносили интерес в мою однообразную жизнь. - Он выбирает для меня книги, и мы обсуждаем их. Это все, честно.

Мы прошли палату 2 и 3А, потом Тайлер затормозил напротив его двери.

- Теперь, вы детки должны играть тихонько. Не заставляйте меня жалеть о том, что я оставил тебя одну.

Я косо глянула на него, хотя до конца не поняла его шутки, но он просто проигнорировал меня и легонько постучал в дверь, перед тем как открыть ее.

- К вам посетитель, мистер Мэйсен.

Тайлер весело рассмеялся, и мои щеки вновь запылали, я, без энтузиазма, крутила колеса направляясь к подножию кровати Эдварда. Он шевелил пальцами ног, перед тем как их сжать. Я быстрым взглядом осмотрела комнату, замечая, как расстановка мебели, при ярком освещении, бросала различные тени; стерео на прикроватной тумбочке было включено, и затем посмотрела на Эдварда, он выглядел уставшим и улыбался. Тайлер помахал мне рукой, я театрально закатила глаза, и он вновь рассмеялся.

Я ехала вперед, отталкиваясь от ручек коляски, пока не подъехала ближе, касаясь пальцами ног подножия его кровати. Он лежал в костюме в синий цветочек на больничной кровати поверх свежих синих одеял, под спину были подложены две плоские подушки; его левая нога была опухшей, и туго затянутой бинтом на голени, и его ушибленные пальцы выглядывали из перевязки. Правая сторона его тела, казалось, повреждена значительней, чем левая, как будто автомобиль столкнулся с той стороной. Может быть и так.

- Где ты получил свои штаны? - спросила я, все еще немного смущенная поддразниванием Тайлера, и, борясь с собой, чтобы не замечать привлекательной внешности Эдварда. Я немного ненавидела его за то, что он указал на это. У меня всегда были голые ноги, но это впервые, когда я почувствовала себя почти голой.

- Гм… медсестры. Ты можешь спросить у них? – перед ним лежала открытая черная папка с загнутыми уголочками, от частого переворачивания. Я еле-еле могла разобрать со своего места странные линии и фигурки, написанные на странице. Он заметил мой пристальный взгляд и медленно закрыл папку, с улыбкой на лице, но все же скрывая ее от меня.

Мне хотелось выяснить, что он читал, но не стала этого делать. Он выглядел достаточно смущенно, что только заставило покраснеть и меня. Вместо этого я перевела взгляд от Эдварда, мысленно сравнивая его палату со своей при дневном свете, замечая тихое звучание музыки из колонок. Белый шнур соединял стерео с тонкой прямоугольной коробочкой, она сверкала, когда он проводил по ней пальцем.

- Что это такое? – спросила я, указывая на коробочку. Я придвинулась ближе, что бы рассмотреть, она, казалось, была электронной.

- Мой iPod, – я кивнула и решила проигнорировать его скептическую улыбку, что он послал мне, когда отвечал. – Это mp3 проигрыватель… он воспроизводит музыку.

Я быстро отвернулась к окну, надеясь, что волосы прикроют мои краснеющие щечки.

- О…

- Прекрати это. Перестань смущаться. Для этого нет причины. – Это никак не помогло моим красными щекам, зато дало храбрости посмотреть ему в глаза. Уголки губ опущены вниз, а взгляд серьезный и хмурый. – Мне действительно жаль, что я не знаю твоего имени, – пробормотал он. Нужно было срочно менять тему разговора, если я хочу быть в состоянии, обсуждать, не заикаясь, с ним что-нибудь сегодня.

- Мне нравится эта музыку, - выпалила я. – У мужчины красивый голос. На каком языке он поет?

Комментарии были нелогичными, но отвлекли его внимание достаточно, чтобы смягчить его строгое выражение. Он все еще оставался смущенным, но выглядел непринужденнее. – Это Лучано Паваротти, поет оперу «Риголетто» на итальянском языке.

Женщина гармонично пела с Паваротти, хотя у них были разные слова.

- О чем он поет?

- Bella figlia dell'amore, schiavo son de'vezzi tuoi.

Эдвард забавно открывал рот, а его итальянский заставлял делать странные реакции в моем животе, таким образом, я внимательно вслушивалась в звуки этих странных слов. Даже попытался подражать ему, медленно, произнося.

- Bella fig leah dell amoray? – он захихикал.

- Да, что-то похожее.

- И как же Bella… независимо от смысла, что это означает в переводе? – впервые, после своего «пробуждения», я услышала иностранный язык, и так захватывающе было понять смысл.

Он оглядел меня с любопытством и ухмылкой на лице.

- Белла, - слово с нежностью сорвалось с губ Эдварда. – Ты знаешь, это имя подходит тебе.

- Мм, хорошо. Что оно означает?

- Думаю, что отныне буду звать тебя “Беллой”. Это намного лучше чем “дорогуша” или “милая”, или как там еще зовут тебя медсестры.

- Эдвард! – я покраснела, и была раздражена, не зная, что он уделяет особое внимание моим отношениям с медсестрами. – На английском, пожалуйста.

- Белла! Не думаю, что я хочу… - Эдвард дразнился и говорил высоким голосом. Он изогнул бровь, сдерживая смех. И моя челюсть чуть не упала вниз, когда я поняла, что он издевается. Улыбка играла на его губах, он крутил кнопку громкости влево, делая звук тише. Я не привыкла к такому обращению, мне требовалось пару минут, что бы понять, что волнение в моем животе было вовсе не неприятным. Здесь можно настолько легко относиться к вещам настолько серьезно; хотя игривое поддразнивание приятно.

Но это не означает, что он узнает об этом. Я впивался взглядом в Эдварда, все еще немного обижаясь, когда его губы слега подрагивали в улыбке.

- Давай, что ли поговорим о чертовой книге.

Elégie Adagio
Любовное соглашение

а так я сравнивала с двумя текстами и особо много исправлений там не заметила)))

shape-shifters, пасиб

Elégie Adagio
Любовное соглашение

На следующий день я снова добралась до палаты Эдварда. Постепенно наше общение продвигалось вперед, мы стали меньше разговаривать о книгах и все больше друг о друге. Так продолжалось на протяжении следующих нескольких дней. Однажды я наблюдала, как Эдвард ковырял еду на подносе, после этого решила приносить обед с собой. Это так замечательно: с кем-то разделить трапезу. Когда я сказала об этом Эдварду, он нежно улыбнулся и добавил:

- Я слишком многое воспринимаю как должное… – отказываясь объяснять, что подразумевал под этими словами.

Наши палаты находились по соседству, но его комната была обставлена совсем по-другому. Она просторней, полна какими-то деталями, которые я с интересом разглядывала и впитывала, словно губка. Эдвард коротко объяснил, что родственные отношения с доктором Хэйл (он называл ее просто Розали) позволили определить его в комфортабельную палату. Столы и полки здесь изготовлены из красно-коричневого дерева, а не серого пластика, который я видела каждый день. Черный плоский телевизор на подставке прикреплен к стене. На окнах висели нейлоновые занавески, а не дешевые пластмассовые жалюзи, как в моей палате. Когда у меня не было настроения, Эдвард разрешал рассматривать его комнату, что я и делала. Иногда он задавал странные вопросы, но чаще всего просто наблюдал за мной.

А мне было очень захватывающе наблюдать за ним. В комнате постоянно звучала музыка, создавая привычную для него обстановку. Его руку уже освободили от перевязи, но она все еще была зафиксирована в одном положении громоздким ремешком на липучке из пластмассы. Меня удивляло то, что он все еще казался заинтересованным моими рассказами. Я не знала почему, но, безусловно, ценила это. И теперь мои постоянные расспросы казались более уместными.

Мы установили для себя легкий распорядок, по которому задавали друг другу вопросы до тех пор, пока тема обсуждения не была бы закрыта или не исчерпала себя. Как правило, Эдвард направлял наш разговор подальше от неловких для него тем. Я практически изучила его по моментам молчания, а не по охотным разговорам.

Несмотря на то, что музыка играла немаловажную роль в его жизни, он не любил детально разговаривать о ней. Я не понимала, насколько глубокими были его познания в музыке до тех пор, пока не расспросила Анджелу о той песне, что подарила мне новое имя. Она смущенно подмигнула и сказала, что никогда не встречала кого-либо, интересующегося оперой.

На следующий день я догадалась, почему, собирая по кусочкам некоторые факты из его коротких ответов. Он нервничал, пока я, колеблясь, задавала свои вопросы, теребил в руках свою скобу, со щелчком соединяя ее, и в ответ отделывался одним-двумя словами. Он играл на фортепиано в оркестре классическую музыку, а не джаз. Приблизительно год назад Чикагский Симфонический Оркестр принял его в коллектив фактически сразу же после прослушивания. Я мысленно начала прокручивать в голове, что знала об оркестре: мужчины и женщины в чёрных костюмах водят смычками и извлекают музыку из маленьких деревянных инструментов. Так или иначе, Эдвард не вписывался в эту картину, о чем я и сказала ему:

- Я думала, музыканты-профессионалы старше. Тебе ведь только…

- Мне двадцать пять, - ответил он, - и да, большинство старше. Ты знаешь, как долго тебе нужно будет носить гипс на руке?

Мне потребовалось мгновенье, чтобы понять едва уловимые изменения в его чертах: пальцы слегка подрагивали. И очень быстро я согласилась с ним, меняя тему разговора.

К счастью, такие отклонения редко встречались в наших разговорах. Я уже привыкла к смене его настроения и, когда видела эти изменения, то делала шаг назад и давала возможность успокоиться.

Время, проведенное вместе с Эдвардом, давало мне гораздо больше, чем он предполагал. Я стала лучше понимать, как общаться с людьми, читая его реакции на мое поведение или просто слушая его. Именно его непредсказуемый характер держал во мне интерес, в отличие от других занятий, которые очень быстро переставали приносить удовольствие. Но были и другие причины.

Когда медсестры пытались поговорить со мной, я отвечала им с сарказмом, распознавая любопытство за маской симпатии. Их что-то заботило лишь потому, что мой случай был необычным, и в разговорах с ними я придерживалась легких тем, не вдаваясь в подробности. Но по какой-то странной причине я не чувствовала себя слабой и неуверенной, когда говорила с Эдвардом о своих страхах. У него не было других побуждений, кроме искреннего интереса.

В один из наших дней он просто тихо слушал мой рассказ о единственном воспоминании, вернувшемся в сознание. Оно пришло ко мне тем самым утром и поразило больше, чем я могла себе представить.

- Я была маленькой, гораздо меньше, чем сейчас. Я стояла в высокой траве, а рядом была мама. Я подняла голову и посмотрела на нее, по какой-то причине захлопала в ладоши, в ответ она подарила мне красивую улыбку. И это было ярче и теплее солнечного света.
Он утешал меня своей искренней заботой, спрашивая о каждой мелочи, что мне удалось припомнить, а потом рассказывал глупые истории из своего детства, пока я снова не стала улыбаться.

Эдвард давал мне читать свои книги. Его брат Эммет, о котором упоминала доктор Хэйл, принес маленькую коробку с личными вещами и оставил ее на столе, когда Эдвард отказался с ним встретиться. Хоть он и не стал объяснять свое странное поведение по отношению к посетителям, но я видела, он был тронут, что брат предпринял усилие. Он управлял своим iPodом, как ведущий музыкальной программы, внимательно подбирая каждую композицию, что лилась из колонок, редко называя что-то еще, кроме имени исполнителя или композитора. Эдварду было многое известно о науке и основах медицины, и он завораживал меня информацией. Вероятно, я знала об этом раньше, но впервые слышала «новыми» ушами.
Он улыбался своей кривоватой улыбкой, когда что-то его особенно забавляло. Когда нервничал, много раз проводил рукой по волосам, и еще он всегда почти неуловимо двигался в такт музыке и каждой композиции тихо подпевал.

Чем больше я узнавала об Эдварде, тем легче было понять, почему он меня интриговал. А как он мог не интриговать? Он загадочный и настоящий, именно это сильное сочетание подогревало мой интерес на протяжении всего времени.

Каждый вечер на прощание Эдвард давал мне новую книгу и обещание:

- Увидимся завтра, Белла, - и каждый раз, краснея, я покидала его палату.

Я чувствовала себя на небесах, проводя по липкой руке холодной мочалкой, смывая недельную грязь и пот. Еще раз прошлась грубой тканью по запястью и бросила ее в ведро, протянутое доктором Калленом. Мочалка присоединилась к уже использованным бинтам и тканям.

- Как ощущения? - спросил он. Я счастливо вздохнула, все еще пытаясь привыкнуть к движению стерильного больничного воздуха по моей коже, а он захихикал. - Так я и думал.

Выкинув медицинские отходы в пластиковое ведерко для мусора, он повернулся ко мне с серьезным выражением лица, хотя я могла разглядеть веселье в его глазах.

- Но то, что гипс сняли, не означает, что ты полностью здорова. Ты не должна без надобности поднимать тяжести, делать резкие движении и оказывать давление на руку в течение еще двух недель, - я закатила глаза. Что можно сделать в больнице, чтобы снова повредить руку? Он пожал плечами. - Я должен сказать тебе то же самое, что говорю другим пациентам. Скоба должна постоянно оставаться на руке. Если моешься, то сними ее и одень только тогда, когда рука будет полностью сухой, хорошо?

Скоба была довольно громоздкой и протягивалась на шесть сантиметров к локтю, но все равно это лучше, чем гипс. Я широко улыбнулась и кивнула:

- Поняла.

Я не могла перестать прикасаться к ранее неизведанной коже предплечья. Оно выглядело костлявым, а мышцы больше атрофированными, чем на правой руке, когда я проснулась. Когда сняли гипс, я увидела большой темный синяк на локте и вдруг была счастлива, что не помню, как именно это случилось. Кость вправили за две недели до того, как я пришла в себя, но следы все еще напоминали о травме.

Так или иначе, я была в восторге и очень взволнована, что совершенно не помогало сконцентрироваться на остальных словах доктора Каллена. Удаление гипса было столь удивительным, и я не могла дождаться, чтобы показать свою руку Эдварду. Теперь у нас с ним одинаковые скобы. По некоторым причинам это волновало меня, как будто я была ребенком и получила игрушку, или, как в памяти, я, маленькая, хлопала в ладоши улыбающейся матери.

К сожалению эти несколько дней были более загружены. Медсестры все свободное время, заставляли напряженно трудиться, возили меня от крыла до крыла по больнице на исследования и брали столь необходимые им анализы. Может быть, я и шла на поправку, но все еще быстро истощалась. И впервые за пять дней я обедала без Эдварда, и меня это волновало.

Наконец, медсестра Коуп завершила вечерний обход и сделала укол, оставив меня на шесть часов, пока другая смена не придет утром. Как только она вышла в коридор, я села на кровати. Теперь, когда я ела больше, то не было необходимости в ежедневном введении препаратов внутривенно, хотя мне все еще делали уколы. С помощью костылей, оставленных рядом, я пересела в инвалидное кресло. Сделать это оказалось гораздо легче. В оцепенении, с легкой дрожью, я выехала в коридор, удивленная, насколько проще стало перемещаться со скобой на руке. Мышцы еще не окрепли, но я могла передвигаться на большие дистанции.

Я совершенно не потрудилась предупредить медсестер, куда направляюсь. Они и так знали, где меня найти.

Я нахмурилась, увидев, что дверь в палату Эдварда закрыта. Ничего особенного, но, тем не менее, помеха. Подъехав ближе, я услышала тихую музыку, приглушенную закрытой дверью и льющуюся с потоком воздуха из щели у пола. Я медленно потянула ручку вниз, так, чтобы не потревожить Эдварда, если он спит. Преодолев порог, позволила двери позади меня закрыться, и затем снова взялась крутить колеса.

Эдвард сидел на кровати точно так же, как я видела его в первый вечер. Единственное отличие – его глаза были плотно закрыты, и тело слегка покачивалось под звуки фортепиано. Музыка на мгновенье остановилась, а потом снова помчалась вперед. Пальцами левой руки он как бы мысленно играл мелодию. Колени подтянуты к груди, что делало его уязвимым, таким, какой я была раньше. Мне это совсем не нравилось.

- Чья это музыка? – он даже не пошевелился, продолжив сидеть прямо, а я ломала голову, вспоминая всех композиторов, которых мы слушали на протяжении нескольких дней. - Это Моцарт? – была еще парочка, с творчеством которых я познакомилась, и чьи имена начинались на букву «Д»… Они странно звучали и очень отличались от американских и английских имен. О, вспомнила, - может, Дворжак или Дебюсси?

Вздрогнув, он на мгновенье сомкнул глаза сильнее, хотя его рука не прекращала играть, было очевидно, что он полностью поглощен музыкой и даже не услышал, как я вошла.

- Это кое-что из моего, - чуть слышно прошептал он, когда музыка зазвучала динамичнее, - я написал это, когда мне было семнадцать, и отправил вместе с заявлением и портфолио в Джуллиард.

Я вздохнула, изумленная, и прислушалась. Сложно было представить, что всего десять пальцев могут извлекать такие божественные звуки. Опустив взгляд, я наткнулась на лист бумаги, лежащий около него.

- И это только ты играешь на фортепиано?

- Только я, - его голос надломился, а веки сжались сильнее, и я смотрела с затаенным вниманием, как его внешнее спокойствие отслаивается подобно старой краске. Пальцы на мнимой клавиатуре начали дрожать, а спина напряглась, и он учащенно задышал. На мгновенье он как будто застыл и покачал головой, пытаясь вернуть обычное состояние, но это не помогало. Я даже не знала, зачем пытаться.

Открыв глаза, он часто заморгал, смахивая слезинки. Эдвард боролся. А затем он искоса взглянул на меня.

- Тебе сняли гипс! Это замечательно, - сказал он неправдоподобно счастливым голосом, от его вида в моем животе все болезненно сжалось. Мои новости, ранее казавшиеся столь важными, отошли на задний план, и я сосредоточилась только на нем. Это неправильно – постоянно держать боль в себе.

- Эдвард… - я удивилась, услышав свой голос, пропитанный жалостью. Конечно, он отвернулся, продолжая несчастно играть пальцами на бедре. Протяжные звуки музыки наполняли напряженный воздух, он с силой сжал правую руку, пока шов на пальце не посинел, причиняя боль, несравнимую с болью его сердца.

Я, должно быть, ужасная компания для Эдварда. С ним произошел тяжелый несчастный случай, он не только был сильно травмирован, это еще и разрушило его карьеру, а я даже никогда не задумывалась спросить, как он себя чувствует. При наших встречах я всегда стараюсь вникать во все подробности, но, так или иначе, всегда упускаю один момент. Я много раз использовала его, изливая свое горе. Пришло время вернуть долг.

Он нуждался в этом. И я, недолго думая, разблокировала тормоза, поехала вперед, пока ногами не коснулась столика рядом с кроватью. Развернувшись, я снова защелкнула тормоз, крепко ухватилась за подлокотники коляски и стала подниматься, опираясь на одну ногу, а другой слегка касаясь линолеума.

Он услышал шум, поскольку для равновесия я ухватилась за поручни кровати, посмотрел на меня красными глазами и снова их закрыл.

- Белла, что ты делаешь?

Одна мысль проскользнула в моем сознании, напоминая, что доктор Каллен будет огорчен, если я поврежу руку через час после снятия гипса, но мне все равно. Эдвард нуждался в этом. Я медленно развернулась на одной ноге, крепко держась за металл, и аккуратно села на край матраца. Наклонившись, я взялась за голень и перетащила ногу с поврежденным коленом на кровать, повернулась таким образом, чтобы можно было лежать рядом с ним, вытянув ноги.

Его пальцы все еще нервно двигались по ноге, и я поняла, скорее всего, он непроизвольно продолжал наигрывать мелодию. Я вытерла влажную ладонь о свою хлопковую рубашку, затем, потянувшись пальцами, нерешительно коснулась его движущейся руки.

В тот момент, когда я дотронулась до его кожи, Эдвард сломался. Он тяжело опустил голову на колени, его тело сотрясалось от рыданий. От его тихих стонов горели мои уши, наполняя меня болью. Казалось, упущенные детали собрались воедино в голове.

Эдвард не был загадкой. Просто он был сломлен и цеплялся за единственную вещь, отвлекающую от жгучей боли. За меня. Его будто разделило на две части, и он не желал их столкновения.

Внезапно у меня разболелась голова. Тусклое освещение в комнате казалось слишком ярким, и свободной рукой пришлось прикрыть глаза. Сильное чувство накрыло меня, а в сознании возникло воспоминание:

Ванная комната с коричневым кафелем. Я съехала по стенке на пол, смяв в кулаке бумагу с извещением об увольнении, и ударилась локтем о керамическую раковину, но даже не почувствовала физической боли. Я не замечала ее. Все, казалось, обрушилось в один момент. И это было уже слишком. Откинув голову назад, я молилась, а рыдания разрывали тело. Одно и то же предложение звучало в голове: «Мне жаль, но мы вынуждены уволить Вас». Я снова с силой ударилась об стену головой, умоляя забыть… Но ничего не срабатывало.

«Мне жаль, но мы вынуждены уволить Вас».

Я тяжело дышала, когда воспоминание отпустило меня. Оно было самым длинным и самым детальным из всего, что я восстановила к этому времени. Я чувствовала себя неважно от глубины своих эмоций и больше всего на свете хотела рассказать об этом Эдварду, узнать, что оно означает. Но сейчас он нуждался в другом. На время я заставила свои мысли уйти прочь и глубоко вздохнула, успокаиваясь.

Я уткнулась лбом в его плечо, в него, эмоционально истощенного и нуждающегося в поддержке, которую я могла дать. Кожа покалывала во всех местах, где мы соприкасались: руки, голова, лодыжки. С момента пробуждения, я еще никогда не находилась с человеком так близко, и этот простой контакт напомнил, сколько же всего мне еще предстоит испытать.

Никакие слова не могли успокоить мое дыхание, как эти. Да, мне предстоит еще многому научиться.

Эдвард немного откинулся назад, слезы закончились, и он положил голову поверх моих волос. Я развернулась, приникла ухом к его плечу, и смотрела на наши руки. Моя ладонь намного меньше его. Медленно перевернув руку, ладошка к ладошке, он переплел наши пальцы. Впервые за все время, что я его знаю, он удовлетворенно вздохнул. Прекратив наблюдать и запоминать, я позволила себе просто чувствовать.

Мы сидели так на его маленькой кушетке, пока не пришла медсестра, что бы увести меня. Солнце уже село, но я не знала который час. Никто из нас не заговорил, и я перебралась в инвалидную коляску. Но его прощальное сжатие моей руки позволило мне почувствовать все, в чем мы оба так нуждались.

Разум все еще оставался чистым листом бумаги. Медсестра отвезла меня в мою палату. Но была одна вещь, которая действительно крутилась в голове и выбивалась из всего произошедшего…

- Что такое Джуллиард? – спросила я медсестру, когда она помогала мне сесть на кровать.

- О, дорогая, это одна из самых престижных школ искусств в стране. Моя старшенькая играла на саксофоне в старшей школе, и она талантлива. Но они сказали, что это не так… - она продолжала говорить, подключая провода и проверяя мои основные жизненные показатели. Но, утонув в своих одеялах, я попыталась проанализировать, что это означало для Эдварда.

Я не сомневалась, что его приняли. Я не сомневалась, он был одним из лучших в Джуллиарде. И теперь все, что мог делать, это играть мелодии одной рукой, каждый раз вспоминая то, чего когда-то достиг.

Мое сердце болело за Эдварда, и я ждала, когда придет сон, впервые задаваясь вопросом: есть ли что-то ужаснее, чем потеря памяти?

Да, воспоминания о том, что ты потерял.

Elégie Adagio
Любовное соглашение