//twilightmovie.ucoz.com - сайт о вампирах. Дневники вампира; Настоящая кровь; Сага Сумерки - Форум

Я уставился в грязное зеркало, единственную поверхность, способную относительно четко отражать предметы в этом богом забытом захолустье. Ничего не изменилось. На меня смотрел все тот же мудак, что и обычно, разве что правый глаз был украшен нежно-фиолетовым фингалом идеальной работы. Обветренные губы тут же распылись в идиотской ухмылке, которая сразу будто приклеилась к бледному лицу. Отврат, как сказала бы тощая блондинка с белыми-белыми зубами, что сидела передо мной на истории. Да только Ники здесь нет, и попросить номерок ее дантиста не получится. А жаль, потому что у меня, кажется, шатался передний зуб. В том, что я мудак, теперь не было никаких сомнений. Мне так часто это говорили, что, наверное, пришла пора в это поверить. Думаю, Ники не дала бы мне номер; последний раз, когда мы разговаривали, она ударила меня по голени и прошипела что-то вроде оскорбления. Что ж, наверняка, мудизм передается по воздуху, и я заразился от Графтона. Этот придурок самый классный мудак из всех, кого я знаю. Я б ему медаль выдал, честное слово.
Лыбящийся идиот в зеркале закатал рукава, и мне на секунду показалось, что изображение стало искажаться в совершенно безумной гримасе, знаете, в стиле Фредди Крюгера. Вздрогнув, я моментально отпрянул от раковины, облапанной сотнями таких же козлов, нечистых на руку... Мне пришлось крепко зажмуриться и помотать головой, чтобы прогнать это стремное видение. В этот момент я начинал понимать своего папашу, что любил толковать о свободе духа и тела, о безликих демонах нашего сознания и прочей ахинее. Старик вообще много о чем болтал под действием кокаиновой нирваны.
Успокоив глухой ритм сердца, что больше напоминал поездку галопом на жеребце из душистых прерий родом из воспаленной наркотическими ядами фантазии отца, я рискнул снова посмотреть на себя. Где-то в дальней кабинке кто-то получал удовольствие от быстрого перепихона, пока я, как последний мудак, подслушивал визгливые стоны придорожной шлюхи.
Вода из крана не была прозрачной, так что я почти разочаровался. До того момента, пока на спину не опустилась тяжелая ладонь, хлестнувшая по застывшим мышцам адской волной боли. Пока я матерился, калифорнийская сволочь с белыми-белыми зубами устроила свой зад на соседней раковине, затягиваясь тем самым крепким косяком, что я стащил из кармана отрубившегося предка пару дней назад. Как раз перед тем, как Графтон затащил меня в эту глушь. Я начинал злиться сейчас.
Наверное, от того, что Ники дала этому мудаку номер своего дантиста, а мне - нет.
- Протрезвел, сука?
Ненавижу его голос. Такой противный, елейный, весь такой «аристократический». Фу. У него даже кольцо-печатка есть, с фамильным гербом, представляете?
- Отвали, - я шипел, пожимая плечами. Каждая клеточка ныла так, будто меня избивали бейсбольными битами, а потом решили переехать грузовиком. Впрочем, должно быть, так и было. И этот смазливый урод, что называет себя моим другом, сидел за рулем.
- Где мы, твою мать?
- Там, где твоя сделала тебя.
Вода не была прозрачной, все еще, но из крана перестали литься потоки ржавчины. Я решил рискнуть и опустил свою голову вниз, надеясь, что содержимое моего полупустого котелка перестанет так адски пылать. Откашлявшись от стоков, я глубоко вздохнул и выпрямился, вытирая мутные капли с лица грязным рукавом рубашки.
- Дрянь, - да, я плюнул в зеркало, и сука Графтон засмеялся, будто залаял, так противно. Ненавижу его.
- Держи, - заветная фляга с добротным виски, выкраденная из семейных запасов этого аристократишки, казалась живой и теплой девчонкой в моих руках. Один глоток, а я готов задушить придурка в объятиях.
- У нас есть деньги?
- Не-а, - Макс качает головой, будто это нужно было. Я и так знал, что у нас ни гроша.
- Хмм.
Девчонка в дальней кабинке кончает, и у меня сводит скулы. Fast-fuck toilet. Страна быстрого питания и быстрого траха. Я, черт возьми, патриот.
- Сваливаем?..
Я в последний раз смотрю на зеркало и толкаю ногой дверь в уборную. Даже не оборачиваясь, знаю, что мудак идет за мной, наверняка, подмигнул официанточке за стойкой, потому что за спиной слышится хихиканье. Противно. Хочется еще выпить.
- Где мы?
- Почти в Мексике, сука.
Ха. Мудак как всегда прав. Мы в полной жопе. Но пока мы в одной связке, есть шанс.

Честно говоря, я никогда не думал, что все же решусь на это. Нет, я, конечно, делал вид, что это самая крутая идея, пришедшая мне в голову. Я вообще гениален. Правда, вынужден все же признать, до Билла Гейтса мне далеко. Этот чувак реально знал, как поработить мир.
Мамуля, моя любимая силиконовая стерва, обычно приговаривает, что у меня большой потенциал. Разумеется, она права. Жаль, что делает она это в перерывах между стопкой паленой текилы и возгласами о том, что я такое же дерьмо, как и второй мой родитель. Одно радует, Графтону хуже. Его старик все еще дышит, хотя мы и молимся перед сном, чтоб он сдох. Ну, Макс молится, а я делаю вид. Меня все устраивает. Я так и не признался ему, что у меня встал на его аристократическую матушку, когда та в слезах обнимала меня, прижимая к своей весьма аппетитной груди. Пошло, знаю. Просто когда тебе шестнадцать, гормоны берут свое.
Дело в том, что мой отец окочурился. Не далее, как два месяца назад. Пе-ре-доз. На похоронах было отстойно: мама вырядилась в черное благопристойное платье, играя роль прилежной жены, оплакивающей безвременную кончину любимого мужа. Меня от этой картинки мутило так, что хотелось высвободиться из ее «нежных» ручонок, что театрально вцепились мне в локоть, и выблевать все свое возмущение кому-нибудь на лакированные туфли. Я тогда весь мир ненавидел, правда. Кому понравится, что твой батя умер от белого порошка «счастья», мать проститутка, а сам ты полнейший лузер, ставший жертвой жесткого надувательства со стороны госпожи Фортуны. Нет, правда, я ненавидел весь мир – потного Ларри, сверкающего блестящей лысиной, что норовил залезть под юбку женщине, что якобы меня родила и воспитала, а еще натянула под это черное благопристойное платье самые развратные чулки из своей коллекции. Я сам видел. Она у меня стриптизерша вообще-то, бывшая. Да и мать, пожалуй, тоже бывшая. Я ненавидел каждого, кто подходил к нам, чтобы выразить соболезнования и посморкаться в белоснежный платок с фальшивыми слезами на глазах. Я ненавидел свою бабулю янки. Я не знал ее, но уже ненавидел, видит Бог, было за что. Она отказалась приехать на похороны собственного сына, будто ее приглашали на ланч к обанкротившимся соседям. Именно тогда я понял, что среди богатых сук есть свои предводительницы. А еще я возненавидел свою фамилию.
У миссис Графтон были очень ласковые руки, когда она меня обнимала, а я рыдал, как последний лох на диване в гостиной. Гребаном антикварном диване в графтоновской гостиной. В этом психоделическом сне были только я и моя ненависть. А еще Макс. Потому что он всегда есть. Где бы я ни был.
Вот почему я здесь. Во Франции. 9 км от Парижа. Мечта...
Это была сумасшедшая идея, как бесплатный показ порно для задротов.
- Ты во сколько вернешься?
- Переживаешь, женушка?
- Бля, когда-нибудь я задушу тебя подушкой во сне... моя маленькая сладкая шлюшка.
- Заткнись, сука, - я помолчал, подкуривая гвоздику отцовской зиппо, что серебрилась алюминием в моих сухих пальцах. – Есть дело?
- Луи предложил сыграть. Бои без правил. Как в «Клубе», чувак.
- Передай, что я буду.
Макс смотрит на меня так, будто хочет достать душу. Вытянуть ее из бездны, испить мое последнее дыхание. Как долбанный дементор из сказок про Потти, так, что волоски на затылке становятся дыбом. Мне кажется, будто я знаю, о чем он думает. Что я пропал.
Он прав.
Но одному на дне мне скучно.
- А потом можно зайти к Мишель...
- О Мишель!..
Даже на дне важно, чтобы рядом был человек, который понимает тебя с полуслова. Пусть я и его ненавижу. Пока не потухнет последняя сигарета в мире, мне будет, что с ним разделить.

В моей жизни все хорошее очень быстро заканчивается, будто всевышние снобы проверяют на мне все законы Мерфи вместе взятые. Я стараюсь быть на чеку, оглядываться по сторонам, когда перехожу дорогу, перечитывать рефераты, скачанные из Интернета, но порой на все эти атрибуты заиньки-паиньки у меня не хватает времени, поэтому приходится полагаться на добросовестность заучки Гринберг. Пара улыбок в ее сторону и минутное зажимание, когда никто не видит, это уж полегче будет самостоятельного анализа литературных течений 20 века.
Только о себе я позаботиться всегда смогу, а о Графтоне – нет, пусть он и орет, чтоб я не лез не в свои дела. Кроме шуток, слушать подонка – гиблое занятие, если у меня и так на его голос аллергия, то когда он верещит, причем совсем как баба, я готов его застрелить.
Как бы то ни было, один раз я ступил, и теперь мне так стыдно, что тошнит, в первую очередь от самого себя, потому что все эти сопли и телячьи нежности – полный отстой.
В реальном мире ты либо бьешь в морду, либо получаешь.
Ну а я беру на себя чужой удар.
Все шишки сыплются на беднягу Логана в любом случае. Потому что закон Мерфи. Потому что жизнь. Потому что у Графтона крутые связи, крутые предки и крутой костюмчик.
А больше всего бесит то, что ненавидеть его уже получается, и вместо этого я начинаю презирать себя... Потому что там, на больничной койке в захудалом лазарете Сен-Дени должен был лежать я, а не этот бледный упырь со своей фосфоресцирующей улыбкой. И хотелось добавить, вмазать пару увесистых разочков, чтобы она смылась с его физиономии.
Все, о чем я мог думать, пока мне зашивали бровь и делали анализы, это то, что у подонка ножевое и он занял мое место. Это был первый и последний раз, когда я опоздал.
И сейчас, слоняясь без цели по убогой баскетбольной площадке с почти отвалившимся кольцом, я чувствовал себя зверски паршиво. Во-первых, я был дома, в мерзком и гнилом Лос-Анджелесе, где в любом месте меня преследует запашок бензина. Я хренов король самой неприбыльной бензоколонки в штате. Папаша обычно называл себя нефтяным принцем, но даже он хотел подорвать нашу хибару, я точно знаю.
Во-вторых, у меня закончилось курево, из-за чего мне хотелось сдохнуть. И, в-третьих, пафосный ублюдок молчал, уже пятнадцать минут тупо набивая мяч, который я хотел спалить к чертовой матери. От монотонного звука я готов был лезть на стенку, но вокруг была лишь покореженная сетка, почти как на зоне, а изображать тарзана было лень.
Буквально четверть часа назад мы с Максимусом расплевались, и я сказал ему, по какому адресу нужно обратиться, чтоб найти парня по имени «зад», но он все еще был здесь и я все еще тут торчал. Ми-и-истика.
- Эй, лузеры! Валите отсюда, это наше место!
Я поворачивал голову очень медленно, как в «9 ярде», когда Уиллису не нравилось то, что он слышал. Уиллис мужик, а эти трущобные крысы потеряли страх.
- Может, повторишь?
Иногда это было весело – попускать малолеток, а этих борзых я помнил по школе. Жалко у пчелок еще не доросло, и по глазам Графтона я видел, что тот со мной согласен. Иногда это было весело.
Все они обычно действуют по знакомому сценарию, который я сам не раз пробовал в деле, ощущая себя Богом западного побережья. Все мы одинаковые в своей сущности, и нужно иметь дар, чтобы выбраться из этой грязи и показать фак тем, кто остался сзади.
Культ среднего пальца – главный среди субкультур. Всех.
- Ты, правда, ущипнул директрису за булку перед всей школой? - Малец не умеет следить за дыханием, следовательно, быстро потерял преимущество в этой игре. Мы с мудаком Максимусом-Графтонусом двигались по привычной схеме, нейтрализуя противника незаметно и со вкусом, набирая свои очки без тяжких усилий. Но мелкие реально умеют доставать. Это в них от природы заложено.
- Ага, - я знаю, что Макс сейчас тащится от самого себя и своей славы у прыщавых гопников. Наверняка, готов бить себя в грудь, как орангутанг и на каждом углу кричать, что это он – именно он – сделал. На самом деле, тупость неимоверная. Сотня баксов того не стоила.
- Круто.
- Ага, - поддакнул я, всем своим видом изображая ленивое презрение ко всему, что связано с этим подонком. Блестящие восторженные глаза уставились на меня, и я таки признаю, это льстило. – А потом его вытурили... и его папашка устроил грандиозную порку. Вот таким ремнем. С фамильным гербом. У него даже шрам остался, гарантирую.
Я для наглядности округлил глаза, стараясь донести до маленьких надоедливых мушек весь масштаб трагедии. Графтон ничего не сказал, а просто показал мне средний палец. Я не сомневался в нем.
- Вы легенды, - парни оживились, и мы с моим аристократом переглянулись, уже не скрывая своего самодовольства.
- Да ты что? – Я боролся со смехом, отобрав у одного мелкого пачку сигарет, дав подзатыльник для профилактики подросткового курения.
- Говорят, вы круты.
И это не все, что нас объединяло. Графтон это Графтон. Я это я. И мы, чтоб вас, сделали их. Мы выиграли.

Спасибо вам огромное, девочки! Безумно рада, что понравилось)

Где-то должен быть финиш. Я не знаю, где на моем пути появился старт – я не заметил, но я совершенно уверен, что где-то должен быть финиш. Если бы его не было, я бы давно себя пришил. Прыгнул с моста зимой, разбиваясь о лед, чтобы белый смешался с красным. Сорвался в пропасть, не успев вовремя тормознуть, чтобы мир взорвался оранжевым.
Я хочу умереть красиво. Без героизма – это не в моем стиле. Я хочу умереть красиво, чтобы телки плакали, а пацаны толкали друг друга в плечо и говорили - «за этого ублюдка надо выпить».
У меня депрессия: никто не предупреждал, что когда совершаешь поганые поступки, так хреново на душе. Подозреваю, что это совесть, полудохлый паразит, которого ничем не проймешь. Знаете, я недавно пробовал травануться. Нажрался таблеток, как самый настоящий суицидник. И знаете что? Ничего. Проблевался и все. Даже неинтересно.
Дерьмо не тонет. А уж такое качественное, как я, тем более.
Меня бросили, и я страдаю. Я заслужил после всего, что сделал, но не могу же я это так просто принять.
Ее зовут Агнесс. И она бесит меня уже из-за одного своего имени. Только психи могли так своему ребенку жизнь испортить. Мне ее жалко.
Ее зовут Агнесс, и Графтон спятил, стал половой тряпкой.
А у меня депрессия, ведь я слишком разочарован.
Я звоню ему с восьми вечера, отказываясь слушать автоответчик и матеря Макса до седьмого колена в каждом оставленном голосовом сообщении. Ответа нет, и мне начинает мерещиться, что не будет. Вообще не будет, и знаете, мне страшно.
С наступлением ночи я превращаюсь в зомби: злость и липкий отвратительный страх уступают место равнодушию. Сегодня выходной, и я сижу в комнате, в которой глаза не видят ничего из-за густого сизого смога, а пол застелен ковром из окурков. Хамфри с Ингрид на голубом экране, и мне плевать. Плевать, плевать, плевать.
Телефон оживает в пять, и я прекращаю ныть. Подонок говорит быстро, будто по пьяни попал на конкурс импровизированной речи, и я матерю его уже скорее по привычке. Через полчаса я стою на улице перед полицейским участком, отдав всю свою вчерашнюю выручку, чтобы заплатить чертов залог. Я не перевариваю эти гадюшники. Мне там дышать трудно; с тех пор, как Дилана забрали в колонию, я поклялся, что не пробуду в этой дыре больше пяти минут.
Макс выходит – злой и... мокрый. Вместе с Агнесс. И я совру, если скажу, что мне это нравится. Я мог бы не приезжать, а позвонить в роскошную резиденцию подонков, но я приехал и, черт возьми, торчу в шесть утра в месте, которое ненавижу больше своей бензоколонки.
Они плавали в чужом бассейне. Разумеется, не только плавали. Некоторым нужно практиковать воздержание, и я бы Графтона отдал в какую-нибудь религиозную секту, главное, чтоб деньги из дома не тащил. Хотя, до лампочки, все деньги все равно не утащит.
И вот сейчас глядя на этих потрепанных голубков, которым (о, как я надеюсь) не обломился грандиозный оргазм, я хотел заржать – в голос, от души, пока живот не заболит.
Что я и сделал.
Максимус иногда еще тот паршивец. Вернее, иногда он еще больший гад, чем обычно. Иногда – это сейчас, когда эта неблагодарная скотина набрасывается на меня с кулаками, а я не могу ответить, потому что меня от смеха так скрутило, что не разогнуться.
- Ну, как, кончил, сука? – И он хочет меня придушить, по глазам вижу, но оглядывается на свою «даму», и я кривлюсь, словно от зубной боли.
Чужие бассейны и богатые дурочки – это моя прерогатива. Но Агнесс не похожа на ту голливудскую старлетку, которую я окрутил этим летом, она вроде как своя, а я не хочу, не желаю с этим мириться. Мне жалко ее, жалко старлетку, которая рыдала на полу в ванной, когда я уходил в последний раз, и жалко себя. Себя – больше всего.
Мне кажется, что я близок. Я уже выхожу на финишную прямую.
Я теряю его. Теряю подонка, и мне страшно.